Этот добрый жестокий мир - [26]

— Я тоже, — поддержал Лева. — Ты про что, вообще?

— Елки-палки! Тебя кто-нибудь просил трепаться про меня и Арину?

— Да я и не трепался особенно, — обиженно ответил Лева. — Ну, Тоньке обмолвился ненароком. А что ты так разволновался?

— Ничего. Мне сообщения были?

Лева грустно покачал головой:

— Нет, старик. Разве ж я бы молчал?

— Кто тебя знает, болтуна?

— Давай чуть позже подеремся, — жалобно предложил Лева, — а то мне еще заявки нужно сегодня оформить.

— Да я, собственно, про почту зашел узнать. А что за заявки?

— На гайки.

— Какие еще гайки? — удивился я.

— Тебе по сортаменту перечислить? — ехидно осведомился Лева.

— Обойдусь, — мрачно сказал я.

Уже в открытых дверях я остановился:

— Слушай, Лев, за какие гайки мне сегодня уже в третий раз советуют подержаться? Да и раньше, если вдуматься…

— А, это? — Лева пренебрежительно махнул рукой. — Не слушай местных фольклористов, лучше сходи на смотровую, развейся. Полезнее будет…

В наимерзейшем настроении я вышел из рубки. Совершенно не собираясь следовать Левиному совету, я побродил полчаса по коридорам верхней палубы и неожиданно оказался перед шлюзом на кольцевую открытую площадку, а оказавшись, подумал: «Почему бы, собственно, и нет?»

Станция Модхейм — одна из самых старых станций в Системе, здесь много чего приходится делать руками. Штурвал внутреннего люка поворачивался так неохотно, будто испытывал ко мне личную неприязнь. Четыре натужных оборота, и можно открывать внешний люк. Я поправил надутый ворот оранжевого комбинезона, потрогал рыльце кислородной маски и, чуть пригибаясь, шагнул в овальный проем.

Подледный океан Гильгамеша обрушился на мои барабанные перепонки какофонией оглушительных шорохов, плесков, тягучих вздохов. Словно гигантская мельница, медленно вращая прозрачными жерновами, без устали перемалывала миллиарды игольчатых льдинок в черную студеную жижу. Разом оробев, я сделал несколько осторожных шагов по металлическому настилу и взялся обеими руками за леера ограждения. Ледяные стены каверны Реггиса, освещенные прожекторами станции, почти вертикально уходили вверх и терялись в беспросветной морозной мгле. Черная вода, качаясь, билась о покрытые наледью антиспрединговые кольца, раскачивала блестящие борта станции, и я вместе с тоннами металла качался на зыбкой волне, которой было тесно и муторно в полукилометровой ледяной расселине. От созерцания такого количества льда у меня моментально замерзли уши и щеки, хотя я знал, что это, скорее, психологический эффект. Немного левее того места, где я стоял, метрах в пятнадцати над светящимися окнами кают верхней палубы, неподвижно висел в воздухе телескопический раструб транспортной шахты, от него тянулись вниз слабые нитки энергетических кабелей. Когда раструб пристыковывают к станции, она, наверное, становится похожа на тарелку с огромной дымовой трубой.

Я немного поглазел на черную воду, потом не спеша двинулся вдоль борта, намереваясь обогнуть станцию по кругу, и увидел стоявшего у ограждения человека. Еще один любитель вечерних прогулок. Впрочем, вечер здесь понятие вдвойне относительное. Человек, несильно размахнувшись, кинул что-то в воду, потом, обернувшись в мою сторону, церемонно склонил голову. Несмотря на кислородную маску, я узнал его почти сразу. Это был Владлен Михайлович Вершинин, директор ГИС «Модхейм», царь, бог, кумир, научный руководитель и пэр маленького коллектива, членом которого мне предстояло сделаться на ближайшие сто двадцать восемь недель. Господи! За это время можно три раза стать отцом или матерью…

Вершинин приглашающе помахал мне рукой, и я, придерживаясь за леер, пошел в его сторону.

— Здравствуйте, Владлен Михайлович.

— Здравствуйте, молодой человек, — сказал он, пожимая мне руку. — Решили взглянуть на черный нектар распутного виночерпия Ганимеда?

Я промямлил нечто утвердительное.

— Ну, как вам работа? Осваиваетесь?

Я отозвался в том плане, что вхожу в курс дела. Наши голоса звучали чуть невнятно из-за масок.

— Что ж, — сказал Вершинин. — Рад за вас, Антон. — Он сунул руку в карман, достал оттуда большую гайку, украшенную двумя мазками синей и белой краски, и задумчиво повертел ее в пальцах. — Я знаю, что работа у вас пока рутинная и скучноватая, но это ничего. Вот месяца через два у нас намечается программа с погружениями. В аквакостюме приходилось работать? — Вершинин размахнулся и кинул гайку в неспокойную зыбкую воду.

— Пару раз, — ответил я, зачарованно провожая гайку глазами.

— Ничего, поднатореете, — заверил меня директор, в его пальцах уже была другая гайка, тоже с сине-белыми пометками.

«Елки-палки, — подумал я. — И тут гайки. Что ж, все логично: Лева заказывает их на базе, гайки спускают по транспортной шахте и директор кидает их в воду».

Вторая гайка, кувыркаясь, полетела по пологой дуге. Сила тяжести на Ганимеде в три раза меньше земной, поэтому металлический шестигранник булькнулся в воду довольно далеко от борта станции. В свете прожектора я отчетливо видел водяной всплеск.

— А как настроение вообще? — Вершинин испытующе покосился на конус моей маски. — По дому не скучаете?

Похоже, стараниями Левы о проблемах Антона Сорокина на Модхейме знали теперь все, от директора до робота-уборщика.