Этого забыть нельзя. Воспоминания бывшего военнопленного - [51]

Внешне Вилли оставался таким же строгим, немногословным, хмурым. Обронит два-три слова, точно невзначай, и скроется с глаз. В предпоследний день карантина он остановил меня у выхода из барака:

— Завтра вас передадут форарбейтеру.

Я уже знаю, что форарбейтер — это старший рабочей команды, обычно очень строгий начальник, умеющий выматывать душу из заключенных.

— Значит, с вами распрощаемся? — поинтересовался я.

— Вилли будет ночью, форарбейтер — днем, — ответил штубовый.

Действительно, утром блоковый писарь — длинноногий, тонкий, как жердь, немец — приткнул нас к другой команде. Общим строем руководил один из «зеленых». Простуженным голосом скомандовал он «шагом марш», и мы, отбивая колодками шаг, двинулись за ворота. Там нас уже поджидали десятка два солдат СС, вооруженных, помимо пистолетов, толстыми кленовыми палками — для «выравнивания» строя. Достаточно отстать на полшага, нарушить строй — и на тебя посыплется град палочных ударов.

Привели нас на территорию лагерных мастерских. Низкие кирпичные здания, из потемневших от копоти окон доносилось жужжание станков. Воняло чем-то горелым. Людей быстро разбили на группы и увели.

Нас осталось восемь человек. Но вот форарбейтер подозвал к себе. На ходу Семен показал мне большую четырехугольную трубу, из которой зловеще валил густой черный дым.

— Смотри, крематорий!

Вот откуда несло горелым. Действительно, пока что выход на «свободу» для нас, заключенных, только через эту мрачную трубу.

Глава 20. В рабочей команде

В мастерской толстяк-немец, видно, из цивильных показал мне, как включать и выключать сверлильный станок, зажимать деталь. Мои обязанности довольно несложны: на небольших металлических брусьях в размеченных мелом местах делать отверстия.

— Все понятно? — в который раз поинтересовался мастер и, закрепив деталь, включил рубильник.

Слушая гул мотора, я думал: «Вот до чего дошел ты, Андрей! Возможно, эти детали предназначены для танков. Останешься жив, вернешься домой и спросят тебя когда-нибудь!»

Мысленно рассуждая сам с собой, я не заметил приближения опасности. Послышался характерный звук, и в ту же секунду перед моими глазами мелькнула половина сверла. Вторая половина осталась в металле. Я взялся за рубильник, чтобы остановить станок, но удар в затылок свалил меня с ног.

— Свинья! Осел! — гремел на всю мастерскую толстяк-немец.

У меня из носа текла кровь, руки были расцарапаны. Мимо проходил форарбейтер, поинтересовался, в чем дело. Мастер доложил, что я сломал сверло. У форарбейтера побагровели уши. Он схватил меня за грудки.

— Большевик, доннер ветер!

Не вмешайся мастер, он расплющил бы меня в лепешку. Но толстяк стал доказывать, что я уже получил за проступок.

— Иди за мной! — приказал форарбейтер.

Я поплелся за ним через цех, опасаясь новых издевательств. Заключенные сочувственно провожали меня взглядами. Но ничего особенного не произошло. Меня отстранили от сверлильного станка и поставили в кузнице работать на прессе. Моим напарником оказался чернявый симпатичный француз. Вдвоем мы должны были вручную вращать маховик пресса, придававшего разогретым докрасна полосам железа нужную форму. С непривычки нам не удавалось добиться единого ритма, металл под прессом остывал. Форарбейтер не спускал с нас глаз, казалось, вот-вот снова ринется на меня и тогда уже наверняка несдобровать.

К счастью, завыла сирена.

— Воздушная тревога!

Мгновенно умолк гул станков, притихла кузня, люди ринулись в подвал. Наверху рявкали зенитки, глухо ухали вдали взрывы бомб. Подвал был глубокий, весь заставленный железом, какими-то ящиками. В полумраке ко мне приблизилась чья-то незнакомая фигура. Оказалось, русский.

— Тебя-то мне и нужно, — дохнул мне в лицо незнакомец. Деловито подал руку: — Николай, сын собственных родителей.

— Очень рад, присаживайся, — предложил я, подвинувшись на ящике.

Николай начал без предисловия:

— Наблюдаю за тобой и никак не могу понять, зачем тебе нужно на виду так плохо работать? Жить тебе что ли надоело?

Я смекнул, что он имеет в виду случай с поломкой сверла. Попробовал было доказать, что сделал это непреднамеренно. Но Николай непреклонен:

— Не будь дурнем! На первых порах нужно показать прилежание. Не спеши, но работай с толком. Думаешь, они болваны, ничего не понимают? Скажи спасибо мастеру, форарбейтер считается с ним. А если б попался другой — забил бы на месте.

Николай поинтересовался, на каком блоке я живу, и, когда узнал, что на карантине, воскликнул:

— У Вилли?

— Ты его знаешь?

— Еще бы!

Договорить нам не пришлось. Тревога закончилась, форарбейтер приказал подниматься наверх и приступать к работе. Люди устремились по узким каменным ступенькам, запрудили лестницу.

Помимо форарбейтера и нескольких мастеров, за работой цеха наблюдал фельдфебель СС — щуплый немец с желтым испитым лицом и маленькими голубыми глазками. Ходил он бесшумно, глядел себе под ноги, но видел все, что делалось вокруг.

Не успели мы с французом взяться за ручки маховика, как на пороге кузницы появилась фигура фельдфебеля. Я жал что было сил, стараясь не отстать от своего напарника. Немцу, видимо, понравилось наше усердие, он постоял несколько минут и, насвистывая, удалился. Как только он вышел, француз тотчас остановил пресс, показывая мне жестами, мол, бросай, раз немец ушел — бросай!