Этого забыть нельзя. Воспоминания бывшего военнопленного - [50]

В нестройной толпе наступило тягостное ˂…˃, изредка нарушаемое позвякиванием Виллиного ˂…˃. «˂…˃ оно, — думали мы, — не зря старожилы ˂…˃ быть осторожными».

Вилли никак не реагировал на происшествие. Уставился в бак, механически орудовал своим инструментом:

— Давай, не задерживайся, подходи следующий!

Когда время обеда истекло, Вилли скомандовал выходить на построение. Штубиндисты убирали опорожненные баки, звенели посудой. Несколько пленных пробовало выклянчить у них немного баланды, оставшейся на дне бака, но те отбивались, как могли. Вилли не обращал внимания на запоздавших в строй. Шумел, грозился лишь для видимости. Оказавшись снова на аппель-плаце, мы до шести вечера отрабатывали упражнения «шапки долой!» и «шапки надеть!». Вилли коротко поясняет: надо добиться абсолютной четкости; если при появлении высокого начальства будет замечен какой-нибудь промах, — не сдобровать никому.

Подводить Вилли мы не хотим, потому стараемся изо всех сил.

— Genügh!..[15] — наконец, удовлетворенно прохрипел Вилли.

Пройдя вдоль строя, штубовый предупредил, чтобы мы не допускали безрассудных поступков, наподобие того, который произошел сегодня во время обеда. Малейшее отступление от установленного в лагере порядка карается очень строго. Он не рекомендовал противиться никому из лагерного начальства. Он, Вилли, наш непосредственный начальник, не желает нам худа, поэтому и говорит это.

Медленной походкой, еле волоча ноги, в ворота вошли штрафники, на которых испытывалась обувь для вермахта. Шли они, низко склонив головы, будто каторжники с галер. Пора было отправляться в барак, но Вилли медлил, ему хотелось, чтобы мы наглядно убедились, к чему приводит нарушение лагерных законов. Штрафники — самые несчастные люди. Сейчас они съедят жалкий ужин, отправятся спать, а в четыре утра опять подъем и снова шагистика по каменным дорогам и ухабам.

На вечерней поверке Вилли продемонстрировал перед блоковым результаты своих упорных стараний. По его ˂…˃ дружно сорвали головные уборы. Раздался ˂…˃. Блоковый осмотрел строй. Руки у всех по ˂…˃ как положено, разведены. Придраться не к чему, но блоковый что-то искал, высматривал, нюхал. Так и казалось, сейчас ткнет: — Ты, выйди из строя!..

Неожиданно хлынул дождь. Осенняя туча будто специально выливает на нас пол-океана. Десять, двадцать минут стоим под холодным ливнем. Промокли до нитки, многие не в силах держаться на ногах, трясутся, точно в лихорадке, стучат зубами. Но поверка продолжается.

На следующий день четверо из нашей команды заболели воспалением легких. В блоке, что напротив нас, дела еще хуже — штубиндисты выволокли из барака несколько трупов и свалили их, как падаль, в углу двора.

После утренней поверки Вилли подозвал меня и дал крошечный пакетик. Объяснил: в нем двенадцать пилюль, на каждого по три. Надо дать их больным, но так, чтобы никто не видел. Напоить всех цикорием, сохранить им порции хлеба.

За больными присматривала вся команда, но сохранить нам удалось лишь двух. Двое других нуждались в срочной врачебной помощи, поэтому по распоряжению блокового санитары забрали их будто бы в госпиталь, на самом же деле, как позже выяснилось, еще живых бросили в крематорий.

Двухнедельный карантин подходил к концу. Скоро нас должны определить на работы. Куда — никто, кроме Вилли, не знал. Мы пробовали вызвать штубового на откровенность, похваливали его за гуманное отношение, но Вилли — кремень.

— Ничего не знаю, не спрашивайте.

Некоторые стали допускать по отношению к штубовому разные вольности. Вилли быстро ставил их на место, а однажды так двинул одного словака за самовольный выход из строя, что тот умылся юшкой. После этого инцидента многие усомнились, тем ли является Вилли, за кого выдает себя. Красную нашивку можно носить и подставному уголовнику. И поскольку Вилли с первых дней нашего пребывания в лагере явно симпатизировал мне, Семен предупреждал быть поосторожнее.

— Какой он политический, бандит настоящий, — говорил он.

Меня тоже раздирали сомнения. История с зондерфюрером была еще свежа в памяти. Навели справки у старожилов лагеря. Оказалось, Вилли действительно политический заключенный, уже около десяти лет скитается по разным лагерям. Из-за нехватки «зеленых» эсэсовцы вынуждены на различные должности в лагере ставить и немцев-«красных». Так Вилли стал штубовым. Вилли действительно благоволил ко мне. Однажды во время побудки буркнул на ходу:

— Фронт зеер гут. Днепр.

В Штеттине до нас просачивались скудные сведения о сражениях на Днепре. Теперь штубовый подтвердил их. Как сдержать свою бурную радость: на фронте хорошо!

Я сжал Семену руку:

— Наши вышли к Днепру.

— Честное слово?

— Тише, не ори. Вилли шепнул.

— Мало чего твой Вилли наболтает, верь ему. А я думал, правда.

Правда или нет, но мы готовы подпрыгивать от радости.

С Семеном у меня самые дружеские отношения, ему можно доверять. К тому же он незаменим, если надо установить связь с соседними бараками, добыть внутреннюю информацию, произвести мелкую коммерческую сделку. Многих ослабевших поддержал он, доставая неизвестно откуда то лишнюю миску баланды, то кусок хлеба. Завел дружбу с дежурными, охранявшими наши ворота, менял у них разные мелочи на сигареты. После отбоя, когда разрешалось на полчаса выйти на воздух, мы прятались за бараком и, затаив дыхание, выкуривали по полсигареты. Это было связано с громадным риском. Если б заметил блоковый — не миновать порки!