Этого забыть нельзя. Воспоминания бывшего военнопленного - [44]

— Знакомься, это Тихон, — представляет Иван своего друга. — Вместе, как говорят, страдали. — Спохватившись, поправляется: — Вместе боролись.

Глава 17. Товарищи

Тюремные порядки намного жестче лагерных. Правда, и в лагере бьют и тоже морят голодом, но там пленный все же пользуется хоть какой-то условной свободой: может погулять под солнцем в положенный час, встретиться с товарищем, обменяться новостями с фронта. Здесь же — четыре голых стены, окошко под потолком и это непрерывное раздирающее душу: Achtung!

Заслышав команду, мы должны немедленно стать в положение «смирно». Что бы ты ни делал, в каком бы состоянии не находился, но если ты дышишь и ноги твои передвигаются, вытягивайся перед тюремщиками. И так раз пятьдесят в сутки!

Муштра доводит до отупения, парализует волю. День длится бесконечно долго. Заключенные держат себя замкнуто, но Иван явно напрашивается на откровенность. Он спросил меня, за что я попал в тюрьму.

— Наверное за то же самое, что и ты, — ответил я.

Он покрутил головой.

— Вряд ли! Ты, брат, не был в таких переплетах, как мы с Тихоном.

— Как сказать…

Нельзя, не узнав человека, открываться перед ним. Иван, наверное, понял это. Он умолк, лег рядом с Тихоном, уставился в потолок.

Сидеть в камере и гадать, какую меру наказания готовит тебе враг — расстрел или повешение, занятие невеселое, поэтому я сам стараюсь найти тему для разговора. Меня беспокоит, почему наш третий товарищ, Тихон, за все время не проронил ни звука.

— У него в душе ничего не осталось, кроме ненависти, — пояснил Иван. — Раскален человек добела. Верно, Тиша?

Ласковое «Тиша» не заставило парня даже улыбнуться. Он по-прежнему был хмур, точно осенний вечер.

— Понимаешь, случись со мной такое, и я, наверное, молчал бы до скончания света, — в оправдание друга сказал Иван. — В первый день войны Тиша возвращался на рассвете с дежурства, в это время и начался артиллерийский обстрел пограничного города. Он — назад, в часть. А когда снова прибежал домой, увидел лишь воронку и груду кирпичей. В тот же день, 22 июня, его тяжело ранило, он попал в плен. С тех пор и замкнулся в себе.

— А как свела вас судьба? — поинтересовался я.

Иван стал старательно чертить указательным пальцем по цементу.

— Погляди, тут Одер впадает в Балтийское море, разливается на рукава. В устье много островов — больших и совсем крошечных. Наименований их не знаю. Так вот на одном из них — Пюнемюнде, мы и подружили…

— Что вы там делали?

— Ты, пожалуй, слишком любопытный… — тотчас замолчал Иван.

Французы и поляки, уединившись в угол, о чем-то шептались между собой. Немец шагал по камере. Нам стало жаль его. Иван сказал ему что-то по-немецки. Немец провел рукой по шее.

— Бедняга, — сочувственно вздохнул Иван. — Сегодня ждет приговора. Вот и мечется, не находит себе места.

— Он действительно немец? — полюбопытствовал я.

— Самый настоящий, рабочий из Гамбурга. Говорит, Тельмана знает.

Встал Тихон, взял его за плечи большими сильными руками.

— Камрад, товарищ…

На минуту немец успокоился. Но как только Тихон отошел, снова зашагал по камере. Ночью его увели. Назад он не возвратился.

Все мы молчаливо переживали потерю. Каждый спрашивал себя: «Кто следующий?» Говорливые французы умолкли, поляки не подавали признаков жизни. Тихон лежал, уставившись в потолок. Мы чувствовали себя подавленными, обреченными, по ночам вскакивали, едва заслышав стук каблуков за дверью.

Прошло несколько дней. Иван не удержался, рассказал мне историю своего пленения, о том, как он, прервав отпуск, примчался в свою часть на границе, но никого уже не застал. Ринулся в лес, где должен был находиться командный пункт, и угодил прямо немцам в руки.

Как-то в глухую полночь я проснулся от яркого света электрического фонаря. У моих ног стоял эсэсовец. Иван натягивал гимнастерку. Мы были уверены: никогда нам не видать его, но какая же радость охватила камеру, когда под утро его втолкнули обратно. Поляки, державшие себя обособленно, и те повеселели. Ивану делали примочки, уложили поудобнее, накрыли шинелями.

Лишь много позже я узнал подлинную историю двух моих новых друзей. В мае сорок третьего года, вместе со многими советскими военнопленными они были вывезены на маленький островок в устье Одера. Ночью сгрузили их с баржи и небольшими группами стали уводить в подземелье.

— Я сразу смекнул, — говорил Иван, — нас привезли на секретный военный завод. Общаться с соседями не разрешалось, разговаривать можно было только с мастером-немцем. Мы с Тихоном договорились при первом же удобном случае бежать. Все равно живыми оттуда никого не выпустят.

Такой случай вскоре представился. Однажды ночью английские бомбардировщики совершили массированный налет на островок. Земля стонала и вздрагивала от взрывов. Сразу же погас электрический свет, в непроглядной темноте все валилось, трещало, рушилось. Охрана попряталась, раненые стонали, просили помощи. Иван и Тихон, не встретив препятствий, выбрались на поверхность через развороченный бомбой ход. Что делать дальше? Бросились к берегу, но неожиданно натолкнулись на часового, охранявшего лодки. Тихон ужом подкрался к нему, и часовой даже не пикнул.