Этого забыть нельзя. Воспоминания бывшего военнопленного - [39]

Я уклонился от прямого ответа, заявив, что, если кого интересует исход войны, то лучше всего обратиться к историческим фактам.

— Иначе говоря, — подхватил он, — Германия проиграла. Представьте, и я так думаю: победит Советский Союз.

Зондерфюрер взволнованно схватил меня за руку и, сверля темными глазами, сказал:

— Майор, я знаю, вы обо мне плохо думаете. Вы полагаете, что я фашист, немец. А я совсем не тот, за кого вы меня принимаете. Совсем не тот! Дайте слово, что никому не скажете о нашем разговоре. Я вам все объясню.

Теперь и в моих глазах зондерфюрер становился загадочной личностью.

— То, что я вам сообщу, — начал он снова, — большой секрет. Я вовсе не немец, вы, наверное, заметили сами, хотя немецким языком владею в совершенстве. Отец мой был наркомом… — Он назвал одну из наших союзных республик, ее столицу, улицу и даже номер дома, где жил. — Мать — певица, заслуженная артистка. В тридцать седьмом году отца арестовали. Вскоре забрали и мать. Меня исключили из комсомола, потом из института. Я писал жалобы. Тогда меня мобилизовали и, определив рядовым в строительный батальон, отправили строить дорогу в Западной Белоруссии. Мы работали недалеко от границы. 22 июня немцы внезапно заняли нашу местность. Большинство строителей ушло на восток. А я подумал: жизнь моя пошла кувырком, впереди никакого просвета. И перебежал к немцам. Добровольно!

— Должен сказать, что, выслушав мою биографию, немцы встретили меня хорошо, — продолжал он. — Я прошел у них военную подготовку. Сражался в Африке, в корпусе генерала Роммеля, был ранен, имею награды — вот гляньте! В Африке мне было спокойно, но когда меня послали в антипартизанские части в Белоруссию, я лишился покоя. Как, думал, стрелять в своих? Будучи переводчиком, я пользовался неограниченным доверием и спас там много советских людей.

Он сделал паузу, желая убедиться, производит ли его рассказ должное впечатление.

— Все это не лишено интереса, — заметил я.

— Для кого интерес, а для меня — трагедия. Скажите, что мне теперь делать? Сын врага народа, изменник… Меня тяготит мое положение, я не нахожу решительно никакого выхода. Родина не простит мне моих грехов, я это знаю. И в то же время я не могу больше оставаться у немцев.

— Родина великодушна к тем, кто честно признает свои заблуждения, — сказал я.

Круглые черные глаза его повлажнели.

— Это верно, мне могут простить, я в Белоруссии спас много партизан. Но мне хочется сделать еще больше: организовать побег группы офицеров из Штаргардта. Понимаете, если я приведу из плена группу офицеров, мне тогда наверняка простят. У вас найдутся товарищи, которые присоединятся к нам?

Я неопределенно сдвинул плечами. Зондерфюрер между тем излагал план побега. Главное — подобрать надежных людей. Он сам разработает маршрут, обеспечит карту, компас, оружие, продовольствие.

Он говорил со мной целый час, а я курил и думал: конечно, хочется верить этому человеку, заблудившемуся и теперь ищущему пути для искупления тяжелой вины. Но что если все это чистейшая провокация? Провокаторы рядятся в любые одежды, напяливают на себя любые маски. Имею ли я право впутывать кого-нибудь в это подозрительное дело?

Вечером я подробно рассказал дяде Степе о разговоре с зондерфюрером.

— Говоришь, предлагает организовать группу? — потирал он свой сократовский лоб. — И фамилии требовал?

— Пока только намекал.

— Уверен, что это ловушка. Встретишься с ним снова, так и скажи: никого не знаю, мне не доверяют.

Дядя Степа весь как-то съежился, даже стал меньше ростом. Пожимая мне руку, напутствовал:

— Будь осторожен. Понимаешь, куда он гнет?

Дня через три зондерфюрер появился в нашем бараке. Прошелся между нар, отыскал меня глазами и дал знак следовать за ним.

— Запишитесь на завтра в санчасть, — сказал он на ходу и направился к выходу.

В санчасти собралось множество больных. Сидя в сторонке, я вдруг увидел зондерфюрера. Он подошел ко мне и громко спросил:

— Вы на перевязку?

— Да, у меня раны.

— А остальное у вас в порядке?

Намек был ясным. Речь шла о готовности к побегу. Я ответил утвердительно.

Более недели зондерфюрер меня не беспокоил. Но вот он снова вызвал меня из казармы и повел на французскую половину. Часовой молчаливо открыл калитку. В здании комендатуры мы поднялись на второй этаж в большую светлую комнату, в которой жил зондерфюрер. Налево от двери — рабочий стол, в углу — застланная зеленым одеялом кровать. Половину стены занимала карта Европы.

Мы присели к столу. Он предложил мне закурить. Предчувствие у меня недоброе. Вижу — зондерфюрер тоже нервничает. Щелкает зажигалкой, сует ее в дымящую сигарету.

— Все уже подготовлено, майор, — сообщил он мне. — Завтра в шесть утра я веду группу офицеров на полевые работы. Сбор возле вашего барака. Давайте людей.

Следуя совету дяди Степы, я сказал, что желающих совершить побег мне подобрать не удалось.

— То есть, почему? — разочарованно скривил он лицо. — Я должен представить список коменданту, чтобы вас выпустили. Мне, конечно, доверяют, можно было бы и без списка, но сами понимаете, навлекать на себя подозрение в сочувствии советским военнопленным я не могу. Что же нам делать?