Этого забыть нельзя. Воспоминания бывшего военнопленного - [32]
— Послушай, Коля, ты парень серьезный, я хочу быть с тобой откровенным, — сказал я. — Не считаешь ли ты, что пора начинать настоящую работу?
Он внимательно слушал, но не сразу понял, к чему я клоню. Поинтересовался:
— А что еще надо делать?
— Многое! И прежде всего, нельзя допускать, чтобы фашисты наших людей совращали. Почему мы не даем по зубам власовским агентам?
— Еще как даем, — усмехнулся Николай. — Сегодня тут один хлюст заливался соловьем, обещал золотые горы. В новой форме, парабеллум немецкий, на рукаве — нашивка «РОА». Ушел не солоно хлебавши.
«Роашникам», действительно, давали отпор, но они вели бешеное наступление. Забрасывали нас газетами, восхваляли своего «главковерха», хвалили тех, кто пошел служить в армию Власова. Газеты регулярно печатали портреты «добровольцев», им посвящались даже стихи.
Стрелы пускались, главным образом, в молодых. Придет полицай, назовет фамилию. Такой-то — для разговора. И уведет парня на несколько часов в комендатуру. А оттуда, глядим, иной возвращается сам не свои, в глаза друзьям не глядит, обдумывает про себя тяжелую думу. Мы понимали, значит, заколебался человек, ему сейчас особенно нужна моральная поддержка товарищей. И сами старались подойти к нему, убеждая не поддаваться на дешевые посулы, оставаться верным воинской присяге.
Однажды полицай явился за Жорой. Но скоро тот вернулся. Спрашиваем:
— Ну как?
— Ничего. Сказал, что болен язвой двенадцатиперстной кишки. Пусть попробуют проверить!
Затем ходил Николай. С ним очень долго вели разговор, но он прямо, без обиняков отказался. Николаю пригрозили, однако отпустили. Сашу не тронули. После свалки за французские сигареты он долго носил «фонарь» под глазом.
Контрпропаганду против вступления во власовскую армию вела не только наша четверка. У дяди Степы оказалось множество своих людей. В результате «роашники» терпели крупный провал. Из четырехсот человек, населявших наш барак, всего трое-четверо стали наймитами. Это были молодые лейтенанты, которые, по сведениям Саши, в первом же бою из страха сдались в плен.
Глава 12. На полевых работах
Группу военнопленных в сорок человек выводят на построение. Приказ — забирать с собою вещи. Мы сразу поняли — формируется рабочая команда — арбейтс-команда. Куда нас погонят? В Рур? На строительство подземных сооружений?
В лагере все делается с необычайной спешкой. Нас торопливо ведут на станцию. И вот уже пронзительно свистит поезд, ритмично стучат колеса. Часа через три — остановка.
— Выходи!
Мы выпрыгиваем из вагона и выстраиваемся в шеренгу.
— Ein, zwei, drei… — пересчитывают конвойные невольников. Затем командуют: марш!
Нет, это не Рур. Обычное немецкое село. Лают собаки, поют петухи. Заводят нас в крестьянский двор средней руки и разрешают присесть. Двор обнесен колючей проволокой в три ряда. По сравнению с лагерем тут намного лучше. Воздух чистый, ласточки летают, пахнет травами. Посредине двора — большое шелковичное дерево, к нему пристроен столик, сбитый из грубых досок, рядом вкопаны в землю скамьи. Видно, хозяева любили обедать в тени, наслаждаясь тишиной и покоем.
Дом кирпичный, двухэтажный, под черепицей. Двадцать человек размещаются на первом этаже, двадцать — на втором. Осматриваем свое новое жилье. Окна на улицу замурованы — смотреть можно только во двор. Полы деревянные. Нары добротные. Есть даже матрацы-мешки, набитые сухой соломой. Все предусмотрено для приема пленных, все до мелочей.
Часа через два прибыла кухня-тележка, на ней бак. Обоняние у нас настолько обострено, что мы сразу определили: картофельный суп, разумеется, без мяса. И хлеба не дают. Но суп чертовски вкусный, и мы проглатываем свои порции в мгновение ока.
Всеми делами в лагере заправляет фельдфебель — пожилой, припадающий на ногу сухопарый немец. После завтрака он выстроил нас, чтобы решить некоторые практические вопросы. Первый — кто владеет немецким языком? Нужен переводчик. Фельдфебель приподнялся на цыпочках:
— Wer schpricht deutsch?[4]
— Îch! — послышался знакомый голос.
У меня зарябило в глазах: Жора! Жора — переводчик! Сколько ночей спали рядом в Штаргардтском лагере, а я и не подозревал, что он владеет немецким языком. Сотня слов и десяток стандартных фраз, выученные каждым из нас в силу необходимости, — слишком бедный запас. Жора, правда, знает немного больше, все-таки изучал язык в фельдшерском училище, — и вдруг переводчик, правая рука фельдфебеля… Черт знает что!
Немного отлегло на душе, когда в пяти шагах от себя я увидел Жору, повернутого лицом к строю. По хитрому прищуру глаз без труда можно было прочитать: «Не дрейфь, ребята, все будет в порядке…»
Вопреки нашим ожиданиям, переводил Жора довольно бойко. Там, где возникала заминка, импровизировал на ходу. Не успеет фельдфебель закрыть рот, как тотчас из уст переводчика сыпалась целая лавина распоряжений, приказов, команд. После работы огней в доме не зажигать, после отбоя во двор не выходить, дверь будет запираться на замок. Строжайше запрещается петь, танцевать, громко разговаривать. Подъем в пять утра. Выход на поле в пять тридцать. Работать надо хорошо. Кто будет симулирен, тому не ждать снисхождения.
