Этого забыть нельзя. Воспоминания бывшего военнопленного - [29]

Лагерь буквально наводнен газетами. Цель — обработать пленных, посеять среди них недоверие к своей армии, склонить к вступлению во власовский легион. Эти гитлеровские листки вызывают у нас отвращение, но мы их все же читаем, так как многое научились понимать между строк. Так, если говорится о выравнивании линии фронта, — значит наши успешно наступают; если утверждалось, что за какой-то город немецкая армия ведет упорные бои, то мы уже знали — этот город давно наш.

Слоняясь возле барака, мы неизменно наблюдали, что делалось во второй половине лагеря, отделенной от нас колючей проволокой. Общение с французскими военнопленными не разрешалось, но иногда французы подходили близко к забору, подолгу смотрели в нашу сторону, бросали сигареты — штуками, а иногда и пачками.

— Рус, рус! — слышались негромкие голоса. — Рус, Сталинград — карашо.

Содержались французы намного лучше советских пленных. Хотя они тоже жили скученно, но у них были матрацы, за санитарным состоянием казармы следили врачи. Они получали сигареты, им присылал пайки международный Красный Крест, они могли свободно разгуливать по лагерному плацу, от барака к бараку, тогда как нас обычно сопровождали даже в уборную. Из всех военнопленных, которые попадали в гитлеровские лагеря, советским пленным создавались самые невыносимые условия.

Прошла первая неделя нашего пребывания в шталаге. Приближался май 1943 года, а с ним — золотая предлетняя пора. Что ждет нас впереди?

Выйдя после обеда из смрадного барака, мы присели на бревна. Жора развернул газету. Не скрывая, немцы бьют тревогу. Ожесточенные бои идут уже в Донбассе.

— Если так пойдет дальше, — мысленно подсчитал Николай, — наши к концу года обязательно будут на немецкой границе.

— Но до Штаргардта еще добрых две тысячи километров, — вставил Саша. — Неужели мы будем сидеть вот так, хлебать бурду, читать эту паршивую газетенку и ожидать свободы?

— Почему сидеть? — раздался у меня за спиной незнакомый голос. — Надо действовать…

Мы резко повернули головы. Наш разговор слышал совершенно незнакомый человек.

— Собственно; кто вы такой? — сразу же пошел в наступление Саша. — Мы обсуждаем сводку с фронта.

Человек присел на корточки.

— Кто я, спрашиваешь? Гамлет, принц датский…

Он глядел на нас внимательными, умными глазами, потом тронул меня за рукав.

— Можно на минутку?

Мы отошли, и незнакомец спокойно, как добрый старый учитель заговорил:

— Хотя я простой колхозник, но могу понимать хороших людей. Глянь прямо, видишь барак? Вторая дверь справа. Вечером заходи, спросишь дядю Степу.

Не успел я опомниться, как он юркнул за угол, бросив на ходу:

— Обязательно приходи!

Глава 11. Дяди Степа

Товарищи не могли мне посоветовать что-нибудь определенное. Трудно было разобраться с первого взгляда, кто этот дядя Степа. Жоре не понравилось, что он подслушивал наш разговор. Саша с ним соглашался. Но Николай, который довольно редко высказывался в таких случаях, стал на мою сторону.

— Дядя Степа — наш, — утверждал он. — И никакой он не колхозник, уверяю вас. Слишком складная у него речь. Скорее он сельский учитель или агроном…

— Ох, не доверяйтесь, товарищ майор, — качал головой Жора. — Шпики маскируются под кого угодно. Заведет вас в мышеловку, будете потом каяться.

— Но ты ж сам говоришь, что он на мужика похож, — возражал Николай.

— Верно, в нем есть что-то такое, понимаете, от земли. И руки, я заметил, грубые, под ногтями — чернозем.

— Дурак! — засмеялся Николай. — А у тебя на ногтях что? Маникюр? Руки сейчас у всех одинаковые.

Мне дядя Степа понравился. И то, как назвал себя, улыбнувшись в густую, черную бороду, и как легко присел и начал палочкой ковырять землю, а потом держал меня за локоть твердой сильной рукой. Голос у него приятный, каждое слово оставалось в памяти.

Вспомнилась горькая история с моряком Виктором, и я стал размышлять над прошлыми ошибками. Виктор тоже понравился, мы доверились ему, а что получилось? Прояви я тогда осторожность, может быть наш побег закончился бы удачно и теперь мы не кормили бы вшей в шталаге, а сражались в партизанском отряде…

Преодолев колебания, я все-таки решил пойти в чужой барак. Ребята сделали мне множество напутствий: не откровенничать, не называть никаких имен, присмотреться к окружению дяди Степы. Я знал, что на ночь внутри лагеря расставляются дополнительные посты, поэтому предупредил товарищей, чтобы они не волновались, если я вдруг заночую в гостях.

Дядю Степу я отыскал быстро. Он сидел на нижней наре и снимал с себя обувь. Пока пленные укладывались спать, мы толковали о всякой всячине. По словам дяди Степы, он — колхозник из Ленинградской области. В первые дни войны был мобилизован в армию, участвовал во многих боях. В плен попал под Вязьмой, побывал в нескольких лагерях и вот уже пять месяцев в шталаге. Определили во внутреннюю рабочую команду. Приходится копать землю, пилить и колоть дрова, столярничать и даже сапожничать.

Биографию дяди Степы я не принял на веру. В его словах было немало нарочито простонародных выражений, и эта нарочитость выдавала. Однако говорил он спокойно, невозмутимым тоном, будто выступал где-то на ответственном собрании. «Наверняка политработник и вынужден маскироваться», — решил я, зная, что немцы не давали никакой пощады «советским комиссарам».