Это все правда - [5]

— Роузбад — живой или мертвый. И мир исчез.

От заурядного охотника меня отличает то качество, что я способен не только составлять планы, но и импровизировать. В первую очередь, планирование. Ты должен знать свою цель. Просишь человека отказаться от прежнего существования, а ведь это никому не дается легко. Поэтому следует приближаться к нему в наихудшие моменты его жизни, но тогда, когда его талант еще не успел истощиться.

Сейчас ситуация была для меня наиболее благоприятной. Я вышел на корму и закурил очередную сигарету. Табак — еще одна утраченная роскошь двадцатого века. Сквозь легкий никотиновый морок я прислушивался, как в салоне Уэллс орет на Харан и продолжает доламывать несчастный проектор. Слышал, как она послала его ко всем чертям. Луна поднялась еще выше, и поверхность воды рябила длинными низкими волнами, мягко ударявшими о борт по мере того, как мы продвигались на юг. Позади, за белой пенной струей, отражались огни Сан-Педро.

Через несколько минут на палубу вышел Уэллс, волоча за собой яуф с фильмом, который и водрузил на стол. Потом сел и уставился на него. Поднял бутылку с бренди, налил стакан, залпом осушил и налил другой. Если он и заметил меня, то не подал виду.

— Все могло пройти лучше, — мягко заметил я минуту спустя. Уэллс вскинул голову. Лицо было мрачным: на секунду он стал удивительно похож на Гарри Лайма в «Третьем человеке».

— Мне нечего вам сказать.

— Зато мне есть что сказать вам, Орсон, — возразил я, шагнув к столу.

— Проваливайте! Не позволю, чтобы лакеи Видора читали мне наставления.

— Я не работаю на мистера Видора. И вообще ни на кого из ваших знакомых. Я здесь, чтобы потолковать с вами.

Уэллс отставил стакан.

— Я вас знаю?

— Меня зовут Детлев Грубер.

— Будь я на вашем месте, поспешил бы сменить имя, — презрительно фыркнул он.

— Я так и поступаю. Довольно часто.

На этот раз он действительно взглянул на меня: впервые с того момента, как поднялся на борт.

— Ну, так излагайте ваше дело и оставьте меня в покое.

— Сначала позвольте кое-что вам показать.

Я вынул из кармана бандану и расстелил на столе между нами. Дернул за концы, отчего она стала жесткой и негнущейся, нажал на скрытые кнопки, чтобы ее включить. Бело-голубой рисунок ткани исчез, и вместо него засветился экран.

Уэллс явно заинтересовался.

— Что это?

— Демонстрация.

Я нажал кнопку «play», экран потемнел, и на нем появились слова: МЕРКЬЮРИ ПРОДАКШН ФИЛЬМ ОРСОНА УЭЛЛСА

Вслед за этим выплыло название: ГРАЖДАНИН КЕЙН

Откуда-то возникла и нарастала зловещая мелодия. Титры растаяли… ночь… металлическая цепь-ограда и табличка, гласившая: «Вход воспрещен».

— Какого черта… — начал Уэллс. Я остановил изображение.

Уэллс поднял бандану, тряхнул жесткий, как кусок клееного картона, экран, перевернул, посмотрел на обратную сторону.

— Поразительно! Где вы это добыли?

— Вполне обычный предмет… для 2048 года. Уэллс отложил экран.

Сейчас, когда свет запрещающей вход таблички отражался на его лице, он казался совсем мальчиком. Ему было всего двадцать семь.

— Продолжайте, — велел он. — Люблю небылицы.

— Я захватил его с собой из будущего. Появился же я здесь только для того, чтобы встретиться с вами. Хочу просить вас отправиться со мной.

Уэллс уставился на меня. Потом рассмеялся низким, гулким смехом, вынул из кармана сигару и зажег.

— Чего… хочет… от меня… будущее? — выдыхал он между затяжками.

— Я представляю фирму развлечений. И от вас требуется одно: снимать фильмы. У нас технология, которой нет у вас, и ресурсы, о которых вы представления не имеете. Этот экран — самый банальный пример. Думаете, что проекционная печать всего лишь ловкий трюк? Мы можем создавать целые ландшафты из ничего, превратить массовку из трех человек в армию — и все это за крохотную частичку того, что здесь стоит миллионы. Причем сделать это лучше. Кинотехнология будущего — лучший игрушечный поезд, который когда-либо получил любой мальчишка.

Но ближе к делу, Орсон: можно сколько угодно дурачить окружающих, всех, кроме меня. Мне известна каждая ошибка, которую вы совершили с тех пор, как появились в Голливуде. Я знаю каждого человека, которого вы от себя оттолкнули. Враждебность Кернера — только вершина айсберга.

— Не стану с вами спорить. Но мои возможности еще не исчерпаны. Я не готов умчаться с вами, подобно Баку Роджерсу. Дайте мне пару лет… возвращайтесь в пятидесятом, и мы посмотрим.

— Вы забываете: то, что для вас будущее, для меня — история. Я знаю вас всю свою жизнь, знаю, что случится с вами, начиная с этой минуты и до того момента, в восемьдесят пятом, когда вы умрете от сердечного приступа, совершенно один, в убогом лос-анджелесском домишке.

Предсказание смерти на миг повисло в воздухе, подобно табачному дыму. Уэллс зажал сигару между большим и указательным пальцами и отвел в сторону, словно изучая.

— Отвратительная штука, сэр, зато моя собственная, — заметил он наконец, как бы обращаясь к сигаре… и тут его взгляд, трезвый и холодный, встретился с моим.

— Можете шутить сколько угодно, — усмехнулся я, — но вы никогда не сделаете ни одного фильма, такого же свободного, вне всяческих рамок, как «Гражданин Кейн». Та расправа, которую «РКО» учинила над «Амберсонами» — только начало. Ни одна студия не позволит вам ставить фильмы до сорок шестого, а после, под давлением системы, вы настряпаете халтуры. Когда вы в «Леди из Шанхая» попробуете проявить инициативу, картину попросту отберут у вас и вырежут из нее целый час. Голливуд изгонит вас, вы уедете в Европу. Последние сорок лет жизни проведете, выпрашивая деньги, играя маленькие роли в чужих фильмах и отчаянно пытаясь ставить свои. Ваша карьера? Одиннадцать фильмов, включая «Кейна» и «Амберсонов».