Это очень забавная история - [51]

– Откуда у тебя этот номер? – спрашиваю я. По коридору прохаживается бородач, который раскачивался в столовой, когда я зашел туда впервые, и пялится прямо на меня.

– А ты думаешь, откуда? Моя девушка дала. Ну как там все, чувак? – спрашивает Аарон.

– Как ты узнал, где я?

– Пробил информацию, чувак! Ты думаешь, я идиот, что ли? Я же вроде поступил в ту же школу, что и ты! Проверил этот номер, и мне выдало: госпиталь «Аргенон», взрослое психиатрическое отделение! Как ты во взрослое-то попал, чувак? Ты что там, пиво разносишь?

– Прекращай, Аарон.

– Нет, серьезно. Как насчет девчонок? Горячие цыпочки там есть или как?

Слышно, как кто-то ржет на заднем плане, перекрывая рэп-музыку.

– Дай-ка мне! – мычит где-то вдалеке Ронни. – Ну дай поговори-и-ить! – И тут его голос звучит четко: – Чувак, викодин можешь достать?

Слышится вой, хохот, улюлюканье, и голос Ниа издалека: «Ребята, отстаньте от него».

– Дай-ка сюда… Эй, Крэйг, – это снова Аарон. – Ну ладно, чувак, прости… Ты это… как ты?

– Да я… нормально в общем. – Я начинаю потеть.

– Что случилось-то?

– Да как-то хреново мне стало вчера, и я в больницу пошел, провериться.

– Что значит «как-то хреново»?

Человечек в животе уже на месте, дергает за веревку со всей дури. Мне хочется блевануть прямо в телефон.

– У меня депрессия, Аарон, ясно?

– Ага, это я понял. А почему?

– Да нет, у меня в принципе депрессия, не из-за чего-то. Клиническая депрессия, вроде так.

– Ну круто! Повезло тебе!

– О чем ты?

– Да шучу, шучу. Ты из моих знакомых самый псих. Помнишь, тогда на мосту? Я знаю, из-за чего это у тебя: надо было почаще расслабляться, когда мы зависали. А ты все: школа, школа, учеба, учеба. Расслабился бы и кайфанул, ни о чем не думая, – пропади оно все пропадом. Понимаешь? Сегодня, кстати, у меня вечерина, а ты где будешь?

– Кто сейчас с тобой в комнате, Аарон?

– Ну, Ниа, Ронни, э… Далила тоже с нами.

Я даже не в курсе, кто такая Далила.

– То есть все они знают, где я?

– Да даже круто, чувак! Мы хотим прийти!

– Поверить не могу.

– Во что?

– Поверить не могу, что ты так меня подставил.

– Нечего нюни распускать. Да если бы я в сумасшедший дом угодил, неужто ты бы мне не позвонил и не поприкалывался немного? Чего такого-то, друзья всегда так делают, чувак!

– Это не сумасшедший дом.

– А что?

– Психиатрический госпиталь. Тут пациентов держат недолго, а не как в сумасшедшем доме.

– Похоже, ты там уже давненько, раз уже во всем разбираешься. Сколько ты там пробудешь?

– Пока не установится исходный уровень.

– Это что такое? Так, я что-то уже подзабыл: что у тебя там, ты говорил?

– Я говорил, что у меня депрессия. И таблетки от этого пью, как и твоя девушка.

– Как моя девушка?

– Заткнись, Крэйг, – вопит где-то Ниа.

– Моя девушка никаких лекарств не принимает, – говорит Аарон.

Тут подключается Ронни:

– Единственное, что она принимает… – орет он, а дальше все заглушает гогот, и слышно, что кто-то его чем-то треснул.

– А ты бы разговаривал с ней почаще, может, узнал бы чего, – говорю я. – Понял бы, чем она живет.

– Ты будешь мне рассказывать, как мне общаться с Ниа? – заводится Аарон. – Думаешь, я не понимаю, в чем тут дело?

– И в чем же, Аарон?

– Ты хочешь ее, чувак. Уже два года как хочешь. Тебя бесит, что она не твоя, и вот ты впадаешь из-за этого в депрессию, попадаешь черт-те куда, и кто знает, может, там к тебе уже пристает дружок какой-нибудь, и давишь на жалость, чтобы она была с тобой… Я ведь по-дружески тебе позвонил, хотел поддержать – а ты мне выдаешь такое! И кто ты после этого?

– Эй, Аарон, послушай.

– Что?

Это давний прикол Ронни, Аарон, скорее всего, о нем не помнит, и я решаю, что тут он как раз к месту.

– Послушай сюда.

– Да что же?

– Эй.

– Да чего тебе?!

– Эй, эй, эй…

Я замолкаю. Так, теперь подождать, еще…

– Пошел ты! – И я со всей дури швыряю трубку на рычаг, прищемив палец, и с воем вхожу в комнату мимо Муктады.

– Что случилось? – спрашивает тот.

– У меня больше нет друзей, – отвечаю я и, держась за палец, прыгаю на месте.

– Да, непросто такое принять.

Я смотрю через оконные жалюзи в ночь. Вот теперь у меня и правда все хреново. Иду в ванную и сую палец под холодную воду. Я уже думал, что хреновее, чем прошлой ночью, и быть не может, так ведь нет – полюбуйтесь на меня теперь: спустился ниже некуда! Я в таком месте, где даже бриться самому не дают (хоть мне это и не нужно пока), потому что боятся, что ты вспорешь себе лезвием горло или еще что. И все знают! Здесь лежат люди без зубов и едят протертую пищу. И все знают! Я ем вместе с чуваком, которой живет в машине. И все знают!

Я никуда не гожусь. Я совсем не приспособлен к жизни. Я сейчас не в лучшем положении, чем вчера ночью, когда лежал в собственной кровати (ладно – в маминой кровати), с той только разницей, что тогда я как-то мог разрешить ситуацию, а теперь я вообще ничего не могу. Не могу сесть на велик и поехать к Бруклинскому мосту, не могу принять горсть таблеток для «хорошего сна», единственное, что мне остается, – треснуться башкой об унитаз, да и то неизвестно, сработает ли это. Все тебе запретили, и можно только жить, и тут я согласен с Хамблом: я не боюсь умереть, но мне страшно жить. Раньше я этого боялся, но не теперь – теперь я больше боюсь того, что стал всеобщим посмешищем. Скоро ребята разболтают учителям, и те подумают, что это нарочно, чтобы увильнуть от выполнения домашки.