Это называется зарей - [11]

Витторио улыбнулся. Это был детина с обветренным лицом, квадратной челюстью и мощными плечами. Ладони у него были широкие, могучие. Ему нравилось обуздывать лошадей и бороться с молодыми бычками, опрокидывать их, ухватив за рога. Единственное его сходство с Кларой заключалось в глазах, тоже немного раскосых, горячих и темных. С нею он никогда не говорил по-итальянски, предпочитая местное сардинское наречие.

— Великий Командир чувствует себя хорошо. Постарел немного, но все еще крепко держит стакан в руках. Он целует свою красивую дочку.

— Спасибо, — улыбнулась Клара.

— А ты и правда красивая девочка, — забормотал Витторио. — Так все в порядке?

— Ну конечно, я ведь уже сказала!

— Хорошо, хорошо, хорошо, хорошо!

На нем была охотничья куртка, брюки-галифе и высокие красные сапоги. Гладко причесанные жесткие волосы образовывали что-то вроде черной, блестящей каски на его красивой, гордой голове, посаженной на широкую, круглую, крепкую, как кусок колонны, шею.

— На Пасху все ждут тебя.

— Я приеду, — сказала Клара.

— Урожай апельсинов принес уйму лир. Клянусь, тебе достанется неплохая доля.

— Тем лучше!

Почесав щеку, он, казалось, заколебался, потом вытянул ноги и все-таки решился сказать:

— Тебе бы следовало отправиться в небольшое путешествие в ближайшие дни, как ты думаешь?

— Почему ты это говоришь? — с живостью откликнулась она.

— Э, да просто так! Небольшое путешествие, и все тут! Чтобы потратить твои деньги.

— Мне не хочется уезжать, — сказала Клара, внимательно глядя на брата, закурившего сигарету.

Она слегка побледнела. Ей вспомнился Пьетро. Объяснения Валерио нисколько не успокоили ее, а слова брата только усилили тревогу.

— Почему ты хочешь, чтобы я отправилась в путешествие?

— Если бы я не был так занят, клянусь тебе, я обязательно съездил бы в Грецию. Мне безумно хочется побывать в Греции. Знаешь, надо воспользоваться этими мирными годами. Когда начнется война…

— Война? — возмутилась Клара. — Зачем тебе снова понадобилась война?

— Погоди! Лично мне она вовсе не нужна. Но моего мнения никто не спросит. Я как-то встретился с одним товарищем, который служил вместе со мной в танковых частях. Так вот он рассказывал, что теперь делают очень удобные танки. Почти такие же, как спальные вагоны. Я сказал ему, что предпочитаю настоящие спальные вагоны. Поверь мне, у нас остается не так много лет для туризма. А там опять запреты! Вот я, например, всегда мечтал увидеть залив Алонг! Детская мечта. Что скажешь?

Нервно рассмеявшись, он встал.

— Оставим это. Послушай, Клара. Мне кажется, у тебя неприятности. Когда я вошел, вид у тебя был довольно странный. Такое несчастное личико.

— Пустяки. Я немного устала.

— Ладно. В общем… Если что не так, знай, ты всегда можешь рассчитывать на меня. Я всегда с тобой, поняла?

— Да.

— Я готов помочь тебе.

— Знаю. Ты отличный брат, — сказала она с печальной усмешкой. — Но пока все хорошо.

— Правда?

— Правда.

Он сделал глубокую затяжку.

— Ладно. Мне надо кое-что купить в городе. Обедаем вместе?

— Ну конечно.

— Пока.

Как только он ушел, она заперлась у себя в спальне, чтобы выплакаться.

А тем временем Валерио, как всегда по четвергам, обходил больных в приюте. Его сопровождала сестра Мария-Маддалена. Лицо у нее было бледное, а глаза — красные.

— Роза снова у нас, доктор, — сказала она со своей обычной невозмутимостью.

— Роза? Она опять что-нибудь натворила?

— Да, доктор. Сестра Жозефа нашла ее в глубине сада, возле пещеры нашей пресвятой матери. Она вскрыла себе вены и лежала без сознания в луже крови. А сделала она это с помощью садового ножа, который взяла в оранжерее.

— Пойдем посмотрим.

Речь шла об одной итальянке из Туниса, которой в 1942 году удалось эвакуироваться на Сардинию, где она должна была встретиться со своим возлюбленным. Но тот погиб во время бомбардировки транспортного судна авиацией союзников. Отчаявшись, она тогда впервые попыталась покончить с собой. Но выжила и принялась пить, потом заболела и попала в приют. Однажды утром монахини нашли ее в саду с перебитыми ногами. Она выпрыгнула в окно. Несчастья помутили ей разум, и большую часть времени она проводила, рассказывая воображаемым слушателям о своей счастливой жизни с мужчиной, которого любила. И вот теперь, вытянувшись на узкой железной кровати, она смотрела на приближавшихся доктора и медсестру, но не поздоровалась с ними. Ее холодные глаза не дрогнули, даже когда Валерио снял повязки, чтобы осмотреть раны. Порезы оказались глубокими. Нетрудно было догадаться, с какой силой и яростью наносились удары.

Это была женщина лет тридцати — тридцати пяти, с костлявым, посеревшим лицом. Губы у нее пересохли и растрескались от высокой температуры. Капельки пота блестели на висках. Ее неподвижно застывшие зрачки расширились, и от этого взгляд казался каким-то странным, завораживающим.

Выпрямившись, Валерио дал медсестре необходимые указания. Уже собравшись уходить, он заметил на полочке у изголовья маленькую фотокарточку, наклеенную на квадратик белого картона. Лицо трудно было разглядеть. «Какой-то мужчина среди миллионов и миллионов других, но именно из-за него она когда-нибудь в конце концов убьет себя», — подумал Валерио. Не сказав ни слова, он направился к соседней кровати, продолжая свой обход. Ему предстояло осмотреть с дюжину больных и среди них брошенную матерью маленькую девочку, которая болела малярией. Перед уходом Валерио вернулся в первую палату и подошел к Розе.