Это настигнет каждого - [12]
Когда-то я выпал из материнского лона. И, едва оказался здесь, страдание уже было при мне. Правда, и жизнь была при мне. Рост. Великий Закон. Во мне прозвучал аккорд света и упорядоченной упорядочивающей материи. Но я не стяжал того образа, воплотиться в который было заданием, данным моей плоти[42]. Я отпал от своих родителей и от здоровья[43]. <...> И, видишь ли, когда со мной все обстояло так скверно, явились люди - врачи, как их называли, - чтобы мне помочь. И они попытались изменить характер воздействия на меня Закона. Они удалили из меня какие-то части. Открыли меня. Закрыли. И я изменился. Химия моей души изменилась. И мне стало еще хуже, чем было прежде. <.. .> Наступила пора, когда я уже не мог удерживаться от крика. Сон от меня бежал. Стеклянные мысли сделались острыми осколками. Разбитым кувшином. Я ни в чем не походил на своих современников. Мои жалобы, мой гнев, точные сообщения о свойствах моей крови, измененной, - все это казалось им чуждым, обременительным, преступным. И они решили изменить меня еще радикальнее. Стеснить мое тело, заполнив его чем попало. Они проникли в меня глубже, чем проникали раньше. Полностью лишили мою душу корней. Они принуждали меня оплевывать себя самого, ненавидеть прежние запахи, поносить привычные мне удовольствия. <...> Игра, утратившая смысл: парфюмерные изделия с ограниченным набором цветочных запахов вместо настоящей весны. <.. .>
Но я остался в своем уме. Я, хоть и превращенный в лохмотья (zerfranst)[44], остался - со всеми перенесенными мною муками и поставленными на якорь воспоминаниями - в своем уме. Я не стал безумцем. Никакая ночь не стерла во мне следы моего происхождения. Я спас омерзительное - притащил его в эту тишину за стеной из пылающего тумана. Чтобы спрашивать. Чтобы спрашивать. Вот что: Почему меня так истязали? Почему я должен был утратить естественность, стать калекой? Почему мне выпало узнать больше, чем другим, тем, что рядом со мной, - но благодати в этих знаниях не было? <...> Почему, в дополнение ко всем моим мукам, мне на плечи взвалены неподъемные тяготы чужих людей? <...> Я сказал, что хотел. И слова мои прозвучали. Ответа не было. Я все еще нахожусь на стороне тех, кого не удостаивают ответом. Но все же я их намного опередил, ибо я страдал, как никто другой. Нужно идти дальше. Я еще не добрался до цели.
***
Янн отважился внести в немецкую литературу «непотребство дикарства» (die Unsitten der Wildnis) - за которое, собственно, и хотели подвергнуть линчеванию его героя Джеймса[45]. Но, как я уже говорила, совсем не очевидно, что эту пьесу надо понимать в буквальном смысле. Неслучайно девять «линчевателей» мучают Джеймса именно по ночам, в «дортуаре» (Schlafsaal) исправительного заведения, где он находится в возрасте между пятнадцатью и семнадцатью годами, а смерть, которая в этой пьесе носит имя Кирххоф («кладбище») в тот же период спрашивает его (с. 47): «Тебя осаждают тяготы [Lasten], перемалывающие тебя?»
Похоже, вовсе не в осуждении «линчевателей» заключается смысл пьесы, а в изображении некоего испытания, через которое проходит Джеймс. По сути, он, как и Матье в «Свинцовой ночи», должен стать собой, прежде преодолев в себе страх смерти и навязываемые ему поведенческие (или идеологические) клише (с. 74, 98):
[Камла:] Подумай, Джеймс, о своих обязанностях. У тебя есть голова на плечах. Ты наделен даром речи. Ты должен работать над освобождением твоих братьев. Против капиталистической эксплуатации.
[Джеймс:] У меня есть голова на плечах. Я должен сделать что-то на пользу правому делу лосей и китов. <...>
[Георг:] С тобой проделают опыт. Тебя подвергнут испытанию: способен ли ты и перед лицом смерти нарушить наложенные на тебя обязательства.
Пьеса «Перекресток» имеет подзаголовок «Одно место. Одно действие», который, скорее всего, относится к внутреннему (душевному) пространству Джеймса - тому же самому, что описано в «Свинцовой ночи»[46]. В одном месте Джеймс прямо говорит (с. 74): «Я у себя (или: при себе, bei mir). Вокруг меня совсем тесно. Я сижу в узилище. Я не распылен, я нахожусь здесь».
«Перекресток» заканчивается на такой же неопределенной ноте, что и «Свинцовая ночь». Джеймс выбрасывает из окна свое оружие, пистолет, и, потеряв сознание, падает[47]. «Линчеватели» пытаются взять дом штурмом, но зрители не видят, что происходит дальше, потому что эту сцену скрывает от них «Хор негров и пролетариев», формулирующий то, что Янн понимал под «дикарством»:
...мы - плоть без парадного одеяния...
Мы отваживаемся дарить любовь,
хоть сами доныне ее не вкушали.
Делаем выбор в пользу слов и ученья
невежественных,
в пользу их разума -
того тона, что сокрушит
стены железного Духа,
разумного бессердечно.
Ибо мы-живые. <...>
Мы дышим и стоим.
Стоим и предостерегаем:
Одумайтесь!
Еще короче Янн выразил это кредо в словах, которые написал на могиле Готлиба Хармса: «[Лишь] постепенно любовь стала нашим достоянием». Allmählich ist die Liebe unser Eigentum geworden
