Это мы, Господи, пред Тобою… - [196]

Последние две строчки были отчеркнуты и повторены на полях знакомым летящим почерком. Вероятно, он, мучительно сопоставив чужие эти строки с остротою своего трагического положения, задумался, оставил на полях свой последний автограф, экономно выключил свет и вышел перед сном в темноту. Может быть, только подышать в цветничке, может быть, навсегда покинуть дачу… Кто знает?

В его времена верно и живописно называли разрывом сердца то, что обнаружило вскрытие.

Останки дважды рожденного Пушкина тайно, как при первых похоронах, отвезли в прежнюю могилу. Там теперь снова истлевает бесчувственное тело.

Чтобы это не повторилось, я и решился…

XIV. Пять стихотворений

Мы святыни свои расхитили,

Отчий дом, покинув, ушли.

Вечно будем искать обители,

Тихой пристани, новой земли.

Отрекались. Каялись. С верою

Мы искали новых тревог.

Обвевал наши лица серые

Ветер стылых больших дорог.

Кто разбойником, кто иудою

Стал, бредя неторным путем.

Ожидаем ли нового Чуда мы,

Иль совсем ничего не ждем?

О, страна моя! Помнишь, исстари

Наши деды сжигали плоть?

А теперь мы — племя нечистое,

Нас взыскует строго Господь.

Мы во храмах торгуем талантами,

Богохульны и наглы мы.

И глядит Владычица Скорбная

В наши лица глазами Судьбы.

Оправдает ли наше смятение

Перед нашими внуками нас?

Сохранят ли потомки трезвые

Этот страшный о нас рассказ?!

То ли свадьбы нам, то ли тризны

Под спадающий шорох риз…

Так пред ликом скорбной отчизны

Мы опустим ресницы вниз.

Италия — Австрия, 1945 год.

Опустошенность

Все кончилось. Разомкнуто кольцо —

Спектакль сыгран. Грим не нужен.

В оправе зеркала померкнуло лицо

И рот увял. Зрачок устало сужен.

Ты только что, дрожа изнемогал,

Сгорая в пламени «шестого чувства».

И задыхался зал и замирал

С тобою связанный тенетами искусства.

Открой глаза. И не увидишь ты

Ни блеска хрусталя, ни солнечного блика.

Преображенный по велению мечты

Мир потерял убор свой огнеликий.

Погасли рампы праздничной огни

И сцены будничное чрево приоткрыто:

Так озаряет паутинные углы

Ненужный свет забытого софита.

Там холодно и тихо. Там теней

Застыли медленные покрывала,

И кажется бездонней и страшней

Громада темная уже пустого зала.

Поэтами воспетый плащ Звезды

Валяется в пыли. Померкла позолота.

Спектакля сыгранного тленные следы

Подобны меркнущим огням болота.

Все вещи стали грязными и злыми.

Теперь бессонница до самого утра.

Стучится боль ударами глухими…

Так жизни целой кончена игра.

Киселевка. Ночь 4–5 мая.

Перекрестки

Мы прежде были одной душою,

Одной струною, слезой одной…

…когда умрем,

Ты станешь ветром, а я травою,

Ты будешь песней, а я звездой.

Полна предчувствий и ожиданий

Я жду и верю, далекий друг,

Настанет скоро пора свиданий,

Минует скоро пора разлук.

На перекрестках гуляет ветер.

Опять закрыты глаза судьбы.

На перекрестке в такой же вечер

Однажды повстречались мы.

Гулаг

Я в мир амеб однажды низошла,

Влача изысканные покрывала;

И мне открылось в фокусе стекла

Простейшей жизни мудрое начало.

Средь них познала я народа тело —

Кирпич строительный вселенских зданий,

Средь них от слепоты прозрела,

Отринувши тщету воспоминаний.

О счастье, просто видеть и дышать,

Не зная груза нужных нам понятий;

Сначала только страшно наблюдать

Любовь без поцелуев и объятий.

Бездумно жить на тризнах и пирах.

Вкушать земли простые злаки.

На лицах грубых и больших руках,

Ремесл тяжелых оставляя знаки.

От горя — плакать, в радости — кричать,

Топить очаг в своей землянке-клетке;

И медленно, не слышно умирать,

Как умирают сломанные ветки.

Создание себе подобных тут — закон,

И право — естество. Тут есть обычай власти.

Здесь непонятен страждущего стон,

Погибельны и бурны страсти.

Мир этот прост, но вовсе не убог,

А лишь добру и злу потусторонен;

В нем нету наших выспренных тревог,

Он вечно юн и гармонично скроен.

1953 г.

«Богиня правосудия — плавник»[41]

Печаль и боль, неправду и обиду

Могла легко измерить на весах

Богиня правосудия — Фемида,

Судившая с повязкой на глазах.

Сто раз воспета строгость этих линий

И мрамор уст склоненного чела…

И кто бы мог подумать, что богиня

Во все века несчастною была.

Столетьями хотелось ей повязку

Сорвать с лица и посмотреть в упор

На сплетника, глядящего с опаской,

На вора, опускающего взор.

Хотелось исторгать ей гнев и жалость,

Высоким состраданием горя,

Чтоб каменное сердце задрожало

Сочувствием к обиженному зря.

Хотелось хохотать над славой мнимой

И радоваться, оправдав раба…

Судить людей, не видя подсудимых,

Поистине, несчастная судьба…

Приложения

Вступление к приложению № 1

Среди бумаг недавно ушедшей от нас Евгении Борисовны Польской, в ее интереснейшем писательском архиве, была найдена самодельная тетрадь, сшитая из листов оберточной бумаги и разлинованная от руки. На ее обложке Евгенией Борисовной сделана запись: «Письмо Л. Н. Польского из лагеря Н. С. Хрущеву». Рядом поставлен владельческий штамп — «Собрание Л. Н. Польского». Судя по всему — это черновик памятной записки, составленной Леонидом Николаевичем в Воркуте в начале 1955 года.

Ознакомившись с содержанием письма, сознавая его исключительную историческую ценность, мы решили подготовить его публикацию, с незначительными сокращениями, сопроводив следующим замечанием:

Л. Н. Польский, сам находясь в нечеловеческих условиях сталинского ГУЛАГа, отбывая повторный 25-летний срок заключения, нашел в себе силы и мужество написать «Слово» в защиту своего народа — обездоленного и репрессированного Казачества.