Это мой дом - [19]

После первого действия Лира снова выскочил на сцену и, не дав никому опомниться, обратился к Кареву:

– Будьте так добры, скажите: какая у вас любимая цифра – ну число из однозначных?

– Любимая? – удивился Карев. – Ну пять! – Сейчас я доставлю вам большое удовольствие! – пообещал Лира и протянул смущенному секретарю лист бумаги и карандаш: – Умножьте, пожалуйста, двенадцать миллионов триста сорок пять тысяч шестьсот семьдесят девять на сорок пять!

Карев пожал плечами, но отказаться, видно, ему было неловко, и он взял карандаш и бумагу. А Лира уже протягивал те же орудия одному из студентов:

– Задумайте трехзначное число. Задумали? Переверните его, напишите наоборот. Теперь от большего отнимите меньшее. Опять переверните и сложите последние два числа… Сложили? У вас получилось… у вас получилось… – Лира картинно закатывает глаза, как будто и впрямь напряженно считая, – …тысяча восемьдесят девять. Так?

– Смотрите-ка, верно! – разом говорят студент и все, кто справа и слева заглядывал к нему через плечо. – Как это у тебя выходит?

Между тем Карев может быть вполне удовлетворен, если пятерка вправду его «любимая» цифра: у него получилось ни много ни мало – 555 555 555.

– А если б я сказал другую цифру?

– Тогда бы то и было, – бойко отвечает Лира под общий смех.

– Нет, – сердито упорствует Карев, – а если моя любимая цифра – восемь? А если – три?

– У, какой хитрый! Что это у вас сколько любимых цифр? Любимая – значит, одна, – наставительно говорит Лира.

Синие глаза Вани Карева гневно темнеют. Он уже не помнит, что он взрослый, солидный товарищ и даже секретарь комсомольской организации, ему непременно надо как-то взять верх над этим дерзким и напористым мальчишкой. Но Лира успевает опередить его.

– Да вы не сердитесь, – говорит он вкрадчиво. – Вот у вас фамилия начинается с какой замечательной буквы – прямо волшебная буква. Она может сделать кожаный пояс камнем. Ну-ка, думайте.

В публике замешательство. Лира приходит на помощь:

– Вот ремень. А если прибавить «к»?

– Кремень! – кричит Горошко в восторге от своей сообразительности.

– Это такая буква! – не унимается Лира. – Всем буквам буква! Рыб она превращает в столярный инструмент…

– К-лещи? – осторожно догадывается Карев.

– То-то и оно! А если взять часть лица и прибавить эту самую букву «к», получится животное.

– К-рот!

– А прибавьте к той букве растение – и станет дерево.

– К-лен!

Лира ведет эту часть своей программы так же стремительно, как играли актеры. Его быстро понимают, быстро отвечают ему, и Карев, позабыв про любимую цифру, вполне доволен, что его фамилия начинается с такой замечательной буквы.

После спектакля дежурные позвали нас ужинать. Пока ребята рассаживали гостей, я заглянул на кухню и остолбенел. Вместе с Галей и дежурными у плиты хлопотала Лючия Ринальдовна – с засученными рукавами, в пестром фартуке.

– Вы?! – только и сказал я, хотя всегда считал себя человеком, который готов к любым неожиданностям.

– Да-да, я уж сразу сюда, вот – принимаю дела на ходу.

– Буду считать, что вы – мне первомайский подарок, – сказал я, крепко пожимая ей локоть (руки у нее были в муке), и, очень довольный, пошел к праздничному столу.

Еще не все гости уселись, а Ваня Горошко и Лева Литвиненко уже заняли свои места. Я взглянул на них как мог выразительно, но они не взяли в толк. Я направился к ним, но меня опередил Митя. Он прошел мимо, нагнулся к ребятам с самой милой улыбкой и сказал-то, наверно, словечка два, не больше, но они вскочили как ошпаренные и стали усердно усаживать гостей.

– Вы хорошие ребята. И дельные, – убежденно сказал Карев и вдруг спросил: – А музыкального инструмента у вас нет?

Музыкального инструмента у нас не было. Карев огорчился, но, подумав минуту, успокоил то ли нас, то ли себя самого:

– Ну и не надо! – и запел:

Стоит гора высокая, а под горою гай…

Все притихли. Голос у Карева оказался небольшой, но свежий и чистый. Почему-то особенно силен и заметен стал запах молодой зелени, вскопанной земли, вливавшийся в раскрытые настежь окна столовой.

Если человек хорошо поет, можно считать, что у него есть ключ ко всем, сердцам. Вот приехал – и ничего в нем приметного, необычного: и ростом невелик, и не красавец, и так вздорно ссорился с Лирой, и ничем не выделялся среди своих.

И вдруг…

– Еще! Еще! – закричали все, когда Карев кончил.

Он не заставил себя просить и спел «Дывлюсь. я на небо», а когда мы снова закричали: «Еще!» – сказал:

– Нам уже пора, темно.

И вдруг поднялся Искра, а за ним весь первый отряд. Ребята подошли к Степе, он взмахнул рукой, словно заправский дирижер, и мы услышали:

Эта песня про меня и про тебя,

Эта песня про черешенских ребят.

Мы сложили и поем ее с душой,

Перед нами путь далекий и большой.

Скворец – в скворешнике,

Орех – в орешнике,

А мы живем теперь

В своей Черешенке.

Здесь собрались мы на праздничный костер,

Здесь нашли себе мы братьев и сестер,

Для того семью такую я нашел,

Чтобы жить нам было вместе хорошо.

На этот раз припев мы пели уже все вместе – и слова и мелодия запомнились быстро.

Хоть нас вырастят не матери-отцы,

Хоть разъедемся потом во все концы,

Вспоминать родной наш дом я буду рад,