Это как день посреди ночи - [32]

– А здесь, в Оране, ты все продашь? Наш дом, аптеку?

– У нас нет выбора.

– Значит, ты отнимаешь у нас любую надежду вернуться в этот город, взлелеянный нами в мечтах…

– Прости.

– А если в Рио-Саладо что-нибудь пойдет не так?

– Поедем в Тлемсен, в Сиди-Бель-Аббес, в Сахару, наконец. У Господа на земле много мест, ты что, забыла об этом, Жермена?

В какой-то книге мне на глаза попалась такая фраза: «Я вынужден уезжать снова и снова, каждый раз оставляя позади частичку души». Люсетта стояла на пороге своего дома, спрятав за спину руки и прислонившись плечом к стене. Когда я сообщил ей о нашем отъезде, она не захотела мне верить. А теперь, когда во дворе стоял грузовик, смотрела на меня с обидой. Я не осмелился перейти через дорогу и сказать ей, что мне тоже тоскливо, и теперь довольствовался тем, что смотрел на грузчиков, затаскивавших в машину наши коробки и мебель. Ощущение было такое, будто у меня отнимают Бога и ангелов-хранителей.

Жермена усадила меня в кабину. Двигатель взревел. Я выглянул, чтобы посмотреть на Люсетту. Мне хотелось, чтобы она на прощание махнула мне рукой, но Люсетта ничего такого не сделала. На самом деле она, казалось, не понимала, что я уезжаю. А может, просто отказывалась это признавать.

Грузовик тронулся с места, и мою подружку скрыла фигура водителя. Чуть не повредив позвонки, я вывернул шею, чтобы увезти с собой хотя бы иллюзию ее улыбки, желая доказать, что я здесь ни при чем, что мне так же плохо, как и ей. Тщетно. Под скрежет железа перед глазами потянулась улица, и девочка наконец исчезла…

Прощай, Люсетта!

Потом мне долго казалось, что ее глаза наполнили мою душу тихим, безбрежным покоем, но сегодня я отдаю себе отчет, что это были не глаза, а взгляд – добрый, ласковый взгляд девочки, которая, еще не превратившись в женщину, уже стала матерью…

Рио-Саладо располагался километрах в шестидесяти к западу от Орана. Никогда еще поездка не казалась мне такой долгой. Машина упивалась дорогой, как старый верблюд, жить которому осталось всего ничего. Каждый раз, когда шофер переключал скорость, двигатель протестующе захлебывался. На водителе были заляпанные маслом брюки и рубашка, явно знававшая лучшие времена. Коренастый, широкоплечий, с физиономией борца, поверженного, но быстро идущего на поправку, он вел машину молча, крепко сжимая руль волосатыми, как у тарантула, руками. Жермена тоже молчала, уставившись в окно, не обращая внимания на пробегавшие мимо кабины фруктовые сады. Посмотрев на ее руки, сцепленные на коленях, я понял, что она молится.

Через Миссергин пришлось пробираться с большим трудом – из-за заполонивших дорогу повозок. День был базарный, и хозяйки толклись вокруг лавок, где немногочисленные бедуины, которых можно было узнать по характерным тюрбанам, предлагали себя в качестве грузчиков. По площади важно расхаживал полицейский, небрежно помахивая дубинкой. Натянув на брови кепи, он заискивающе раскланивался с дамами и постоянно поворачивался, дабы усладить свой взор видом их филейной части.

– Меня зовут Коста, – сказал вдруг шофер, – для друзей просто Коко. – Он пристально посмотрел на Жермену, а когда она ответила ему вежливой улыбкой, осмелел и продолжил: – Я грек. – И вдруг заерзал на своем сиденье. – Этот грузовик наполовину принадлежит мне. Не похоже, да? Тем не менее это так. Совсем скоро я сам себе буду хозяин и даже шагу не ступлю из кабинета… Те двое парней сзади – итальянцы. Они вам даже пароход разгрузят за один день. Грузчиками они стали еще в утробе матери. – В его заплывших жиром глазках теперь мерцал огонек. – А знаете, мадам, вы удивительно похожи на мою кузину Мелину. Приехав к вам, я подумал, что у меня галлюцинации. С ума сойти, как похожи. Те же волосы, того же цвета глаза, тот же рост. Вы, мадам, часом, не гречанка?

– Нет, месье.

– Откуда же вы тогда будете?

– Из Орана. Четвертое поколение.

– Ого! Если так, то вашим предкам доводилось скрещивать клинки со святым покровителем арабов… А вот я в Алжире всего пятнадцать лет. Раньше был матросом. Мы зашли в здешний порт, и на одном из постоялых дворов я повстречал Берту. И тут же сказал себе: все, приехали, конечная остановка. Я женился на Берте, и мы поселились в Скалере… И красивый же город Оран!

– Да, – печально произнесла Жермена, – очень красивый.

Шофер крутанул руль, чтобы избежать столкновения с парой ослов, стоявших прямо посреди дороги. Мебель в кузове угрожающе заскрипела, и грузчики разразились бранью на каком-то певучем наречии.

Водитель выправил машину и нажал на газ, отчего дюритовые шланги под капотом стали постреливать.

– Чем лясы точить, лучше бы за дорогой следил, Коко! – закричали ему сзади.

Шофер кивнул и умолк.

Вдоль дороги вновь потянулись сады. Апельсиновые рощи и виноградники толкали друг друга локтями, соревнуясь за долины и холмы. То тут, то там, чаще всего на возвышающихся над полями пригорках, возникали изумительной красоты фермы, окруженные величественными садами. Ведущие к ним дороги были обсажены оливковыми деревьями и стройными пальмами. Порой можно было увидеть земледельца, возвращавшегося с полей пешком или верхом на лошади, которая рысью мчалась навстречу одному ей известному счастью. Затем, без всякого перехода и предупреждения, будто чтобы осквернить окружающее великолепие, меж холмов возникали трущобы – до безобразия грязные, раздавленные бедностью и судьбой. Некоторые из них стыд ливо забаррикадировались стеной кактусов, и тогда взору представали лишь крыши, в любую минуту готовые обрушиться на головы их обитателей; другие сиротливо лепились к склону пригорка, торча наружу дверьми, уродливыми, как беззубая пасть, их глинобитные стены напоминали собой посмертную маску.