Это его дело - [28]

— Может быть, подводили снабженцы?

— Да нет, здесь все было в порядке.

— А как все это объяснял Стояновский?

— Как я уже говорил, мне не хотелось особенно его прижимать, но причинами я, естественно, поинтересовался. Стояновский сказал, что сам не может ничего понять и разобраться в происходящем.

— Ну хорошо, весьма возможно, что падение норм выработки и плановых заданий в бригаде Стояновского не имеет никакого отношения к убийству, а может быть, и наоборот — окажется ключом к разгадке всего дела, — заключил поручик. — Во всяком случае, я хочу просить вас как специалиста принять все возможные меры для выяснения чисто технических причин срыва в бригаде Стояновского.

— Сделаю все от меня зависящее, — пообещал Януш Адамчик, — но боюсь, вы возлагаете на меня непомерно трудную задачу. Лично я в этом срыве склонен усматривать лишь какой-то психологический надлом в состоянии Зигмунта. Ведь сразу после его гибели график выполнения работ снова резко подскочил вверх.

— Вот как?

— Представьте себе — да, хотя бывшую его бригаду возглавляет сейчас совсем молодой инженер, которому по опыту и знаниям, честно говоря, очень еще далеко до своего предшественника. А тем не менее суточные планы опять выполняются в среднем на сто сорок процентов.

— Любопытно!

— Мы опасались полного провала, а меж тем ничего подобного не случилось. Люди, привыкшие к строгой организации труда, работают вполне нормально, как и прежде, когда каждый их шаг направлял Зигмунт. Производительность растет. И что самое удивительное — производительность труда стала расти и в других бригадах. Теперь она достигла ста двадцати процентов.

— Тем более, пан инженер, я прошу вас как можно обстоятельнее изучить этот вопрос.

— Сделаю все, что в моих силах, и сразу же позвоню вам, как только сумею что-то выяснить. А теперь мне, пожалуй, пора возвращаться на стройку.

Не зря говорится: утопающий хватается за соломинку. Так случилось с поручиком Чесельским, да и с самим полковником Немирохом — они оба сочли, что соображения Януша Адамчика могут оказаться существенными для раскрытия дела об убийстве Стояновского. В последние месяцы его жизни произошло, вероятно, что-то из ряда вон выходящее, полностью выбившее его из равновесия, а стрессовое состояние, в котором он оказался, стало отражаться на результатах работы.

Сообразуясь с такого рода предположениями, решили самым тщательным образом изучить причины этого. Поскольку первые признаки снижения темпов работы стали проявляться где-то в июне, этот месяц сочли представляющим наибольший интерес.

Подпоручик Шиманек снова отправился в Вёнзовную, к родителям погибшего. При жизни Зигмунт навещал их регулярно: приезжал каждую субботу и уезжал в понедельник рано утром, чтобы к шести или семи быть уже на стройке. В нерабочие субботы Стояновский приезжал в Вёнзовную еще в пятницу, днем.

Да, действительно, Зигмунт как-то раз сказал родителям, что дела на стройке у него идут хуже. Но старики не почувствовали, чтобы он проявлял по этому поводу особое беспокойство или тревогу. Правда, отметил, что не может понять причин снижения темпов работы и ему, вероятно, придется обратиться за помощью в НИИ, к ученым. И еще сказал, что неловко себя чувствует перед рабочими: от них требует полной отдачи, а их заработки, прежде довольно высокие, заметно снизились.

Поскольку родители не были специалистами в области строительства, сын не вдавался в под обности о возникших у него проблемах с выполнением плана. Но им все-таки запомнилось, что свои неудачи на работе он связывал с «чисто техническими трудностями».

Вторично пригласили в управление и Ирену Стояновскую. В своих показаниях она заявила, что муж никогда не посвящал ее в свои служебные дела, считая полной невеждой. В то же время она не скрыла, что именно в мае познакомилась с Марианом Залевским, а в июне их отношения приняли серьезный характер.

— А ваш муж знал об этом?

— Знал. Я не считала нужным делать из этого тайну. Напротив, во время наших частых ссор сама ему говорила, что я люблю другого, очень даже интересного мужчину. Этим я рассчитывала заставить его дать согласие на развод.

— Ну и как?

— Он сразу понял мой замысел и сказал: «Вот и прекрасно, теперь-то уж суд наверняка не даст тебе развода — нельзя получить развод по собственной вине». Я проконсультировалась у адвоката, и тот подтвердил.

— Скажите, тогда, в июне, вы впервые заговорили о разводе?

— Нет. Еще года за полтора до этого я поняла, что наш брак рано или поздно все равно распадется. Зигмунта не изменишь, а я не сумею к нему приспособиться. В то время между нами не было еще таких бурных скандалов, какие случались в последние месяцы. Внешне мы довольно долго производили впечатление вполне пристойной пары, и мне хотелось развестись спокойно, без излишнего шума, как и пристало культурным людям. Но когда я впервые заикнулась о разводе, Зигмунт ответил: «Не рассчитывай, развода я тебе ни за что не дам». И повторял это не раз. Потом наши отношения с каждым днем становились все хуже.

— Насколько нам известно, ваш муж вел довольно размеренный образ жизни. А скажите, в июне или, быть может, еще раньше — в мае в его поведении не произошло каких-нибудь резких, бросающихся в глаза перемен? — спросил поручик.