Это Америка - [217]

.

— Хорошо, Саша, я понимаю, как тебе это важно, и постараюсь разыскать его.

Моня с горечью рассказывал, как плохи дела в России.

— К сожалению, мудрость приходит к нам в то же время, когда наступает маразм. Всё, всё изменилось. Усраться можно, что творит этот мудак Ельцин! Выбрали его президентом на второй срок, и теперь он каждые две недели меняет правительство, чтобы сваливать вину за все на них. Недавно он публично обещал, что не будет девальвации рубля, а через три дня девальвировал в четыре раза. Ты представляешь, к чему это привело? Люди обнищали, и кто только может бежит из России. Но наши и тут не теряются. Командует всем главный олигарх из евреев, прохиндей Берцовский. Как говорил Губерман:

Еврейского характера загадочность

Не гений совместила со злодейством,

А жертвенно хрустальную порядочность

С таким же неуемным прохиндейством.

Вот это именно «неуемное прохиндейство» у таких личностей, как Берцовский. А теперь в Кремле замаячил какой-то никому не известный подполковник КГБ, Пусин, что ли…

* * *

Через три дня праздновали Алешин юбилей.

Лиля настояла:

— Надо позвать всех близких. Может, это в последний раз.

В банкетном зале «Плазы» поставили большой длинный стол. Вел праздник Моня.

— Друзья, не знаю, каково становиться американцем. Наверное, очень трудно. Но еще трудней стать американцем и одновременно остаться русским. А вот Алеше это удалось. Он написал замечательный русский роман «Еврейская сага». Потому что на самом деле это роман о судьбах всех людей в России. А за Алешиным успехом, конечно, стоит Лиля. Они во всем нераздельно вместе, как сиамские близнецы. Так что выпьем за Алешу и Лилю вместе.

После поздравлений он сказал Алеше:

— Итак, тебе семьдесят. А ведь я знал тебя мальчиком, школьником. Ты показал мне свои стихи, и я понял, что ты талант. Прочти нам, что ты написал к своему юбилею.

И Алеша прочёл:

Автопортрет в семьдесят лет

Все покатилось кувырком —

Событье за событьем;

Я не боюсь быть стариком,

Но я стесняюсь быть им.

Я из кокетливых мужчин,

Всю жизнь я этим славлюсь,

Хоть я пока что без морщин,

Я сам себе не нравлюсь.

Ну что приятного мне в том,

Что скоро я, с годами,

Преображусь: с отвисшим ртом

И мутными глазами

Всё буду вечно забывать

И стану всем знакомым

Одно и то же повторять,

Как пораженным громом;

Печально я скривлюсь горбом,

Начну здоровьем чахнуть,

И слышать плохо, и притом

По — стариковски пахнуть.

А как пройдет немного лет,

Так станет, без сомненья,

Еще страшнее мой портрет

Грядущего старенья.

Себя обратно изменить

Не в силах я; при этом

Все больше я стесняюсь быть

Своим автопортретом.

Кто быть не хочет стариком,

Всех тех, скажу по чести,

Пора асфальтовым катком

Давить (со мною вместе).

Все засмеялись, а Моня даже выразил поддержку основным тезисам, впрочем довольно умеренную:

— А что, может, наш поэт прав — действительно таких стариков, как мы, следует давить, особенно если они изъявляют такое желание?

* * *

На следующий день московских гостей повезли осматривать новый Лешкин дом и показывать им жизнь американского пригорода. Белый двухэтажный дом красиво возвышался в общем ряду новеньких построек поселка Шугар Лоуф, в 100 км от Нью — Йорка. На первом этаже три большие комнаты и открытая кухня с зоной для завтрака. На втором этаже большая спальня для хозяев, три небольшие спальни для детей и большая игровая комната. Внизу цокольный этаж и подвал, и в пристройке — гараж на две машины. Лешка с удовольствием водил гостей по дому, говорил:

— Это у меня house warming party, традиционное знакомство с новым домом.

Моня всем интересовался, а Саша Фисатов, по — стариковски кивая головой, с интересом смотрел на Лешку, которого помнил с трех лет. Барбара была очень любезна, улыбалась, показывала детей. Дети смутились из-за наплыва гостей и от растерянности вели себя тихо.

Закончив показ, Лешка устроил на заднем дворе дома традиционное американское барбекю.

Римма отвела Лилю в сторонку и поделилась впечатлениями:

— Я тебе позавидовала: у тебя сын, внуки — продолжение твоей жизни. И не переживай ты так, он производит очень хорошее впечатление. Ты расстраивалась, что он не стал доктором, но с вашей помощью у него получилась устроенная жизнь — семья, работа, дом. Чего еще надо? И жена, и дети тоже производят очень хорошее впечатление.

Лиля улыбалась, ей было приятно слышать такие слова от подруги.

* * *

Очень трогательной была встреча Саши Фисатова с Куртом Воннегутом. Алеша переводил им. Они обнялись, а потом долго всматривались друг в друга — ведь прошло 53 года с тех пор, как Курт нашел умирающего Сашу в разбомбленном Дрездене. Саша плакал от радости:

— Курт, ведь если бы не ты, меня не было бы в живых.

А Курт отвечал:

— Саша, если бы не ты, нас обоих не было бы в живых.

Он говорил о подвиге Саши[147].

Лиля с Риммой плакали, наблюдая их объятия, Моня тоже смахнул слезу.

Празднование юбилея и веселая суета всколыхнули рутинную жизнь Алеши с Лилей. Когда уехали москвичи, они отправились в туристическую поездку в Египет — к древним пирамидам.

41. Галка — нелегалка

— Алле, алле, гражданочка!.. Алле, барышня… то есть, извиняюсь, мамзель, мисс!.. Ай — Минск, ай — Минск, май хом, андерстенд? (В сторону) Господи, пятый раз звоню, а она все дудит одно и то же на своем английском и не соединяет. Как бы это ей объяснить? (Кричит в трубку) Мисс, ай (бьет себя в грудь), ай — Минск, Минск, хом, хасбанд, чилдрен… (Опять в сторону) Это ведь я так впустую все пять долларов потрачу, что за карточку заплатила. Господи, как это по — английски-то? (Кричит в трубку) Мадам, мисс, ай Минск, май хом, андерстенд? (Себе) Не понимает! Хоть бы кто помог. Вот чувствую себя в Америке без языка дура — дурой. А ведь прожила почти пятьдесят лет, двоих детей вырастила, положение на работе занимала, даже в ГДР в командировку ездила, барахлишко домой привезла. И муж начальник был, по профсоюзной линии. Квартиру получили в «хрущевке», дачу построили: как говорится, пердячим паром строили, хоть и маленькая, а всё своя. Огородик при ней, тоже крохотный. Машину «Москвич» купили. И вдруг на тебе! В 92–м распускают Советский Союз, и все идет кувырком. Завод остановили, работы лишили. Детям надо доучиваться, муж запил, денег нет. Что же мне-то делать? Евреям хорошо, они все разъехались — кто в Израиль, кто в Германию, а кто сюда — в Америку. А нам, русским людям, куда податься? Которые женщины помоложе, те в Польшу и в Чехию перебрались, официантками, уборщицами заделались, а каких даже в проститутки завербовали. А мне под старость куда? Надоумили люди: поезжай, говорят, Галка, в Америку по приглашению, да там и оставайся нелегально — «нелегалкой», значит. Наймешься за детьми или стариками ухаживать. Ну и остановилась я в Бруклине у знакомых, узнала, что есть русское агентство по устройству на нелегальную работу. Они взяли плату за три первых месяца работы. Устроили меня «хомутендой» к евреям, домработницей, значит. Люди хорошие, музыкантами были, здесь оба на компьютер курсы кончили. Зарабатывают прилично, купили вот дом в Бруклине. Живу у них в чуланчике, детей чужих воспитываю, а по своим так соскучилась! Пешком бы обратно пошла, да нельзя — мои там только тем и живут, что я им каждый месяц отсылаю… (Смотрит на телефон) Дайка еще попробую. (Набирает номер) Так, так, ага, опять ее голос. (В трубку) Гражданочка, мадам, мисс, леди! Ай — Минск, Минск. Андерстенд? Не понимает!.. Надо ждать кого-нибудь, чтоб на английском объяснил.