Это Америка - [19]

После полупустых прилавков московских магазинов Лиля с Лешкой воодушевленно бродили среди этого изобилия и говорили друг другу:

— Смотри — бананы! А в Москве их не купишь.

— Мам, смотри, растворимый кофе!

— О, даже несколько сортов… А в Москве и одного сорта нет.

— А упаковки-то какие красивые!

Изобилие товара произвело на Лилю такое впечатление, что она вдруг заплакала. Лешка, сам пораженный всем увиденным, попробовал ее утешить:

— Мам, ты чего?.. Успокойся.

Лиля вытирала глаза:

— Ничего, это пройдет. Я плачу о нашем бедном народе, который никогда, никогда не видел ничего подобного. Я прожила там всю жизнь и не имела даже представления о том, что возможно такое изобилие. Несчастные люди, несчастная страна…

Лешка рассудительно заметил:

— Мам, это же совсем другой мир.

— Да, Лешенька, совсем другой.

Это было только начало их будущих открытий, еще много раз придется им сравнивать прошлую жизнь с новым миром и поражаться бедности своего прошлого.

Они купили на завтрак йогуртов, булок, колбасы и, конечно, дешевую курицу на обед. Лиля поставила ее вариться на электроплитке, и их тесная комнатка заполнилась тем же запахом, который царил во всей «гостинице».

* * *

Вечером Лиля с Лешкой хотели позвонить от коменданта своим в Москву, сказать, что благополучно прилетели и встретились с друзьями. Но комендант заявил:

— Мадам Бетина запретила беженцам звонить. Идите на почту и оттуда звоните, сколько хотите. Но вернуться вам следует не позже десяти часов, потом я запру дверь и никого не впущу. Это тоже приказ Бетины.

Они заторопились, вышли из дома на широкую малолюдную улицу. По сторонам стояли красивые дома старинной архитектуры и бросались в глаза яркие витрины магазинов. Лиля немного задохнулась от быстрой ходьбы, и вдруг с ней произошло что-то странное, как будто наяву ей привиделась мистическая картина: она находится внутри какой-то длинной и узкой трубы, в дальнем конце, будто в тумане, виден слабый свет, и она вдруг ясно ощущает, как что-то отделяется от нее, покидает ее тело и медленно удаляется в сторону этого света. Она буквально видит нечто, скрывающееся вдали, и понимает, что что-то ушло из нее. Лилю охватило странное облегчение, ей стало легче дышать.

Она остановилась. Лешка смотрел на нее удивленно.

— Мам, ты чего?

— Знаешь, сынок, моя прошлая жизнь только что покинула меня, — ответила Лиля.

* * *

Ранним утром следующего дня Лиля с Лешкой поехали оформлять бумаги. Они поднялись по пыльной лестнице старого запущенного дома в центре Вены. В квартире на третьем этаже размещались организации, ведающие пересылкой в Израиль, Америку и Канаду. Дверь осторожно приоткрыл высокий неопрятный старик с небритыми впалыми щеками. Он сердито уставился на них и спросил на ломаном русском:

— Чего вам нуждается?

Такая реакция была понятна: еврейские организации вынуждены были предпринимать различные предосторожности из-за агрессивности арабов. Лиля показала ему визы, он впустил их и молча сунул в руки две толстые анкеты. Пока Лиля их заполняла, он еще много раз открывал дверь с таким же вопросом, впускал целые семьи и молча совал им анкеты в руки. Невзрачный холл с поцарапанными стенами заполнила русскоязычная толпа, стало тесно и шумно. Все проходили одну и ту же процедуру: сначала семьи вызывали в комнату для беседы с представительницей израильской организации «Сохнут». Она говорила по — русски и всем предлагала ехать в Израиль. Женщина посмотрела на Лилю с Лешкой, заглянула в их анкеты:

— Вы доктор из Москвы? Как я понимаю, в Израиль вы не поедете? — Очевидно, ее предупредили.

У Лили была заготовлена на такой вопрос фраза:

— Мы любим Израиль и поддерживаем во всем, но жить хотим в Америке.

Представительница вздохнула, записала что-то в анкетах и передала их в соседнюю комнату, там сидели представители «Джойнта». Ждать приема пришлось долго. Вокруг гудела толпа, и Лиля с Лешкой с любопытством присматривались к людям — всех их связывала общность положения просителей. Половина была с детьми, даже совсем маленькими, но и стариков было много, выезжало по три поколения. В речи многих доминировало характерное южнорусское произношение, часто с одесским акцентом. Были евреи из среднеазиатских и закавказских республик, по — русски они говорили плохо, общались на своих наречиях. Дети плакали, старики вздыхали. Евреям не привыкать к тревоге, но здесь был особый случай — старт в новую жизнь.

Наконец Лилю с Лешкой вызвали в кабинет председателя «Джойнта», обставленный в солидном консервативном стиле. Пожилой толстый человек глубоко сидел в большом кресле за громадным письменным столом. Он говорил по — английски, и Лиля плохо его понимала, переводил ей Лешка. Оказалось, у председателя были сомнения в их происхождении: ведь Лешкин отец был албанцем.

Председатель спросил:

— Как получилось, что отец вашего сына — албанец?

— Я вышла замуж за албанца, — ответила Лиля.

Он развел руками:

— Странно, первый раз встречаю такой брачный союз. Еврейкам лучше выходить замуж за евреев. Наша организация принимает советских евреев как political refugees — политических беженцев, потому что евреи в СССР лишены права исповедовать свою религию, ущемлены в праве на образование. Вы должны доказать, что вы еврейка, иначе вашего сына нельзя будет считать евреем и мы не сможем принять вас на содержание еврейских организаций. Скажите, почему ваше отчество «Павловна»? Вашего отца зовут Павел? Это же христианский апостол, это не еврейское имя.