Этническая история Беларуси XIX — начала XX века - [13]

Поддержание стабильности таких социальных систем требовало особых средств. Наряду с насилием и идеологией активную роль выполняла письменность, владение которой требовало формального образования и являлось отличительной чертой социальной элиты. В то же время подавляющее большинство остального населения овладевало культурой непосредственно в процессе собственной жизни. Э. Геллнер предложил называть первую форму культуры «высокой», а вторую — «низкой», не вкладывая в эти определения сколько-нибудь значимое оценочное содержание [350, с. 101, 102]. Первая отличается жесткой, устойчивой, стандартизированной формой, распространенной на большой территории, вторая — гибкостью, региональной изменчивостью. Самое главное то, что в таком обществе культурная (этническая) гомогенность как таковая имеет ничтожное (если вообще какое-либо) значение. Главным политическим принципом было «разделяй и властвуй». Культура крайне редко становилась основой для формирования политического единства. Термин нация в том случае, если он вообще употреблялся, обозначал относительно аморфное сообщество дворянства, как например «natio Polonus» в Речи Посполитой, включавшая украиноязычную (а также белорусско— и литовскоязычную — примечание наше. — П. Т.) шляхту, но не крестьян, говоривших по-польски [350, с. 104, 105]. Политические образования этой эпохи, как правило, оказывались или больше или меньше культурных общностей, а сознание и подданство людей, в них живших, выражалось в многочисленных и, нередко, противоречивых формах.

В отличие от стабильности, свойственной аграрно-письменно-му обществу, современное индустриальное общество основано на постоянном внедрении инноваций и росте производительности. В нем, что особо важно, кардинально меняется характер труда огромной массы населения: из преимущественно физического он становится преимущественно семантическим — требующим управления и контроля машинами. Новый характер труда требует новой, надличностной и внеконтекстуальной, формы массовой информации [350, с. 106]. Ее существование возможно лишь в том случае, когда все члены социальной общности владеют одними и теми же правилами формулирования и декодирования информации. Другими словами, они должны принадлежать к одной и той же культуре и эта культура должна быть «высокой», т. е. основанной на формальном образовании, в данном случае, массовом. Именно в этом анализе смены парадигм организации информационной жизни общества видно, что Э. Геллнер не только отталкивался, но и в значительной степени уточнил идеи социальной коммуникации К. Дойча.

Стандартизированная система массового образования чрезвычайно затратна и ее организация под силу лишь государству. Государство в данном случае становится организатором не только образования, но, главным образом, культуры, положенной в его основу. При этом в условиях жесткой борьбы между культура-' ми-государствами, единственный способ для одной культуры противостоять экспансии другой — это опереться на поддержку государства. «Как каждой женщине нужен муж, — афористично замечает Э. Геллнер, — при этом желательно ее собственный, так и каждой культуре нужно государство, также, желательно, собственное» [350, с. 110]. Так возникает новое общество, в котором распространение и поддержка культуры, а также обеспечение нерушимости ее границ становится заботой государства. Политическая структура и принятая система власти оправдываются двумя важнейшими факторами: насколько обеспечивается устойчивый экономический рост и насколько хорошо обеспечивается сохранение и развитие «высокой» культуры, положенной в основание массового образования. Иными словами, возникает ситуация, которую можно описать кратко: одна культура — одно государство, одно государство — одна культура [350, с. 110]. Таким образом, государство и «высокая» культура оказываются тесно связанными между собой, на основании чего и возникают нации.

Характерно, что свою концепцию Э. Геллнер обозначает как материалистическую, с чем сложно не согласиться. При этом он отмечает ее предельно абстрактный характер. Поэтому он демонстрирует ее применение на конкретных примерах европейской истории. По мнению Э. Геллнера, переход от аграрно-письменно-го, донационального общества к индустриальному и национальному растянулся на несколько этапов и имел ярко выраженные региональные особенности в различных частях Европы.

Своеобразной отправной точкой он предлагает считать Европу периода Великой французской революции, которая под воздействием экономического развития, урбанизации, Реформации и эпохи Просвещения и т. д. уже достаточно далеко отошла от идеальной модели аграрно-письменного общества. Потребность в социальной мобильности как залоге развития и конкурентоспособности государства уже была осознана и выразилась в идее демократии. Считалось, что общество должно стать демократическим, но какое именно и в каких границах — этот вопрос еще не ставился [350, с. 112-115].

Следующая стадия — эпоха национализма и ирредентизма, соответствует периоду 1815-1914 гг. Под ирредентизмом Э. Геллнер понимает движения за пересмотр сложившихся государственных границ с целью их приведения в соответствие с этническим составом населения. Ирредентизм не тождественен сепаратизму, последний представляет лишь его составную часть. Исторические события в эту эпоху испытали сильное влияние нового, национального по сути проекта мирового устройства, в котором каждая культура должна была обрести свою политическую нишу. Методы приведения в соответствие культурных и политических границ (добровольная или принудительная ассимиляция, геноцид, этнические чистки и т. д.) применялись не только в эту эпоху, но и в последующие.