Этика преображенного Эроса - [29]

как выражение Платонова Эроса, обозначает проблему возведения бытия по ступеням иерархии ценностей снизу вверх. Платонова метафизика не оставляет в этом никакого сомнения. И «сублимация» фрейдианской школы есть только частный случай этой великой метафизической проблемы.

Истинная «благодатная» этика есть та, которая способна преображать и сублимировать. Нормативная этика закона, долга, обязанности этого не достигает. Сублимирует лишь живая полнота прекрасного образа. Могучая сублимация Эроса у Данте показывает нам, куда ведет живая красота. Когда Достоевский говорит: «Красота спасет мир», — он разумеет ее преображающую и сублимирующую силу.

И все же не искусству, не эстетическому восприятию принадлежит высшая сублимирующая и преображающая сила, а чему–то более ценному и более «полному». Только образ, излучающий сияние святости, вызывающий мистический трепет (mysterium tremendum), — только он проникает в предельные глубины сердца, только он сублимирует с предельной силой. И это образ Божий, ибо никакой другой не обладает этим свойством; образ Божий — хотя бы сияющий из глубин смертного человека. Мы не знаем другой более полной сублимации, чем та, которая выражена в словах: «не я живу, но живет во мне Христос». И она произошла не в силу учения, не в силу повиновения заповедям, а в силу потрясающего явления Христа на пути в Дамаск. Образ живого Христа вообразился и воплотился в сознании и подсознании ап. Павла ¹⁵. Конечно, этот образ есть прежде всего красота, но он есть

и нечто большее, чем красота. И само искусство, подлинное и вечное, на своих вершинах приходит к этому «большему», вызывающему не эстетический восторг, а мистический трепет. На своих вершинах искусство переходит в молитву, в псалом. Литургика покоится на таком искусстве: она есть цепь образов.

67

символов и видений, не норм и отвлеченных идей, и потому она обладает сублимирующей силой. Когда о. Сергий Булгаков говорит о том, что для Православия характерно «видение умной красоты», он имеет в виду сублимирующую силу прекрасного образа. Апокалипсис заканчивается таким видением Нового Иерусалима и жены, облеченной в солнце, видением, которое прежде всего хочет восхищать, пленять красотою, сублимировать душу и преображать космос. Для русского религиозного сознания, особенно чувствительного к «видению умной красоты», образ Христа воскресшего и образ Града Китежа всегда имел особое значение. Если чем можно сублимировать хаос русского подсознания — тo прежде всего этим. Для русского человека «добротолюбие» есть всегда «красотолюбие» (????????? ¹⁶), а если вникнуть в основную тему этого «красотолюбия», то она откроется нам как основная тема аскетики, которая есть искусство сублимации. Сублимировать, т. е. преображать душу, можно только на путях истинного «красотолюбия».

10. ПРОБЛЕМА НОВОЙ ЭТИКИ И ПРЕОДОЛЕНИЕ МОРАЛИЗМА

Проблема сублимации приводит к требованию совершенно новой этики. Эта этика во всем противоположна морализму, юридизму, категорическому императиву, этике обязанности, этике всеобщего закона разума. Она исходит из некоторой анафемы: горе законникам! горе моралистам, налагающим бремена неудобоносимые! Ее следовало бы назвать не этикой, а эротикой, ибо ее корни лежат в Платоновом Эросе, и в Гимне Любви ап. Павла. Ее центральная проблема: ars amandi, искусство любви ¹⁷. Нужно уметь любить и нужно знать, что достойно любви (проблема христианской аксиологии). Эта новая этика, в противоположность всякой лаической морали, существенно религиозна, ибо «Бог есть любовь» ⁸ и настоящая глубина любви всегда мистична.

Замечательно, как эта идея новой этики с необходимостью вырастает из современных открытий в области подсознания, существенно изменивших понимание человеческой природы. В этом отношении глубоко показательны те выводы, к которым пришел Baudouin в своей последней книге «Психоанализ искусства».

Могучей сублимирующей силой обладают образы красоты, образы искусства. Мораль не сублимирует и сублимировать не может. Пути и методы морали и искусства принципиально противоположны: мораль состоит из запрещений (табу), она пресекает, она устанавливает «censure et refoulement»⁹ первобытных инстинктов; напротив, искусство всеми этими инстинктами принципиально завладевает и их формирует.

Конфликт между моралью и искусством объясняется двумя причинами: 1) ложными методами морализма и 2) неполнотою и неокончательностью сублимации в искусстве.

68

Конфликт существует только между пресекающей, законнической, пуританской моралью — и искусством. Но такая мораль должна быть отвергнута *.

Вторая причина конфликта с моралью лежит в самом искусстве: его сублимация не окончательна, она лишь «на пути к сублимации». Искусство колеблется в неустойчивом равновесии между первоначальным инстинктом и сублимированным, оно выражает «tendances en suspens» ²², и это для него существенно **. Но если в искусстве есть некоторая неокончательность сублимации, колебание, игра, неокончательная серьезность, — то постулируется нечто высшее и большее, чем искусство. Искусство должно быть превзойдено.

Чтобы разрешить конфликт между моралью и искусством, нужно уничтожить «морализм», но нужно уничтожить и «эстетизм». Должна встать иная, высшая инстанция. Baudouin говорит: нужна будет некоторая переоценка ценностей — другою будет этика; другим будет и искусство, но оно не погибнет и не исчезнет.