Эти летние дожди... - [9]

стоят над верхами елей.

Но поезд не может медлить —

он повернул по-рыбьи

и скрылся в дыре туннеля.

И вдруг почернели стекла,

и вот мы в пещере горной,

в вагоне для невидимок.

И словно во мраке щелкнул

фотоаппарат затвором,

оставив мгновенный снимок?

„Стоят над верхами елей

Три Зуба Скалистой Глыбы —

Tre Cime de Lavaredo“.

<1956–1957>

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

ЛЕСОМ В ГОРУ

Лесом в гору,

налево от ленты шоссе:

лесом заняты Альпы,

деревьями в снежной красе.

Друг на друга идут,

опираясь ветвями, они,

озираясь назад

на вечерней деревни огни.

В гору, в ногу

с шагающим лесом, я шел,

иногда обгоняя

уже утомившийся ствол.

В дружной группе деревьев

и с юной елью вдвоем,

совершающей в гору

свой ежевечерний подъем.

Мне не нужно ни славы,

ни права рядить и судить,

только вместе с природой —

на вечные горы всходить.

<1956–1957>

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

НАД ДЕРЕВНЕЙ

Поезд

с грохотом прошел,

и — ни звука.

С головою в снег ушли

Доломиты.

Ниже —

сводчатый пролет

виадука.

Ниже —

горною рекой

дол

омытый.

Вечно,

вечно бы стоять

над деревней,

как далекая сосна

там,

на гребне.

<1956–1957>

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

ДВЕ ЛЫЖНИ

Один я иду

горами

по влажному льду

и снегу.

Повыше есть

на граните

повисшие

водопады

и маленький дом,

где можно

прижаться вдвоем

друг к другу.

Пойду я к нему

тропинкой,

но что одному

там делать?

Задуматься лишь

над тишью

заснеженных крыш

Доббиако.

А двое —

в долине нижней,—

там рядом легли

две лыжни.

<1956–1957>

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

РАССВЕТ

Еще закрыт горой

рассвет,

закрашен черным

белый свет.

Но виден среди Альп

в просвет

дневного спектра

слабый свет.

Все словно сдвинуто

на цвет,

и резкого раздела

нет,—

где сизый снег,

где синий свет

зари, пробившейся

чуть свет.

Но вот заре

прибавлен свет,

и небо смотрится

на свет,

а краем гор

ползет рассвет,

неся, как флаг,

свой красный цвет.

<1956–1957>

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

Сказали мне, что я стонал

Сказали мне,

что я стонал

во сне.

Но я не слышал,

я не знал,

что я стонал

во сне.

Я не видал

ни снов,

ни слов

я не слыхал —

я спал,—

без сновидений сон.

Товарищ утром

мне сказал,

что слышал

долгий стон,

как будто

больно было мне —

так

я стонал

во сне,

Да,

все, что сдерживалось днем,

затихшее

в быту дневном,

уже давно

не боль,

не рана,

а спокойный шрам,

рубец,

стянувшийся по швам,—

а что

для шрама соль?

Да!

Я забыл

луга в цвету

и не стонал

о ней,—

я стал считать

ту,

что любил,

почти

любовью детских дней.

Но если б знали вы —

как это все

взошло со дна,

очнулось

смутной раной сна

и разошлось,

как швы.

Но я

не видел ничего

во сне.

Я спал

без снов.

Товарищ

в доме ночевал,

и это

я узнал

со слов…

Как мог

таким я скрытным стать

и спрятать от себя

боль

и бездумно спать?

Но боль живет,

и как ни спишь,

и как ни крепок сон,

какую б ночь

ни стлала тишь —

все слышит,

знает стон,

все помнит стон,

он не забыл

ту,

что бессонно я любил

в дали

ушедших дней,

стон

мне

напоминал о ней,

чтоб днем

не больно было мне,

чтоб я стонал

во сне.

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

БОЛЬ

Умоляют, просят:

— Полно,

выпей,

вытерпи,

позволь,

ничего,

не будет больно…—

Вдруг,

как молния,—

боль!

Больно ей,

и сразу мне,

больно стенам,

лампе,

крану.

Мир,

окаменев,

Жалуется

на рану.

И болят болты

у рельс,

и у угля в топках

резь,

и кричат колеса:

„Больно!“

И на хлебе

ноет соль.

Больше —

мучается бойня,

прикусив

у плахи боль.

Болит все,

болит всему,

и щипцам

домов родильных,

болят внутренности

У

снарядов орудийных,

моторы у машин,

закат

болит у неба,

дальние

болят

у времени века,

и звон часов —

страдание.

И это всё —

рука на грудь —

молит у товарищей:

— Пока не поздно,

что-нибудь

болеутоляющее!

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

СЛУЧАЙ С ТЕЛЕФОНОМ

Жил да был

Телефон

Телефонович.

Черномаз

целиком,

вроде полночи.

От него

провода

телефонные,

голосами

всегда

переполненные.

То гудки,

то слова

в проволоке узкой,

как моя голова —

то слова,

то музыка.

Раз читал

сам себе

новые стихи я

(у поэта

в судьбе

есть дела такие).

Это лирика была,

мне скрывать

нечего —

трубка

вдруг

подняла

ухо гуттаперчевое.

То ли

ловкая трель

(это, впрочем, все равно),—

Телефон

посмотрел

заинтересованно.

Если

слово поет,

если

рифмы лучшие,

трубка

выше

встает —

внимательней слушает.

А потом уж —

дела,

разговоры

длинные…

А не ты ли

была

в те часы

на линии?..

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

НЕТ ЗОЛУШКИ

Я дома не был год.

Я не был там сто лет.

Когда ж меня вернул

железный круг колес —

записку от судьбы

нашел я на столе,

что Золушку мою

убил туберкулез.

Где волк? Пропал.

Где принц? Исчез.

Где бал? Затих.

Кто к Сказке звал врача?

Где Андерсен и Гримм?

Как было? Кто довел?

Хочу спросить у них.

Боятся мне сказать.

А все известно им.

Я ж написал ее.

Свидетель есть — перо.

С ней знался до меня

во Франции Перро!

И Золушкина жизнь,

ее „жила-была“ —

теперь не жизнь, а сон,

рассказа фабула.

А я ребенком был,

поверившим всерьез

в раскрашенный рассказ

для маленьких детей.

Все выдумано мной:

и волк, и дед-мороз…

Но туфелька-то вот

и по размеру ей!

Я тоже в сказке жил.

И мне встречался маг.

Я любоваться мог

хрустальною горой.

И Золушку нашел…

Ищу среди бумаг,

ищу, не разыщу,

не напишу второй.

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.