Эти летние дожди... - [10]

Москва: Худож. лит., 1974.

ТАНЦУЮТ ЛЫЖНИКИ

Танцуют лыжники,

танцуют странно,

танцуют

в узком холле ресторана,

сосредоточенно,

с серьезным видом

перед окном

с высокогорным видом,

танцуют,

выворачивая ноги,

как ходят вверх,

взбираясь на отроги,

и ставят грузно

лыжные ботинки

под резкую мелодию

пластинки.

Их девушки,

качаемые румбой,

прижались к свитерам

из шерсти грубой.

Они на мощных шеях

повисают,

закрыв глаза,

как будто их спасают,

как будто в лапах

медленного танца

им на всю жизнь

хотелось бы остаться,

но все ж на шаг отходят,

недотроги,

с лицом

остерегающим и строгим.

В обтяжку брюки

на прямых фигурках,

лежат их руки

на альпийских куртках,

на их лежащие

у стен рюкзаки

нашиты

геральдические знаки

Канады, и Тироля, и Давоса…

Танцуют в городке

среди заносов.

И на простой

и пуританский танец

у стойки бара

смотрит чужестранец,

из снеговой

приехавший России.

Он с добротой взирает

на простые

движенья и объятья,

о которых

еще не знают

в северных просторах.

Танцуют лыжники,

танцуют в холле,

в Доббиако,

в Доломитовом Тироле.

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

ДВОЕ В МЕТЕЛЬ

Гостиничные окна светятся.

Метель.

Пластинка радиолы вертится

для двух.

Метель. Вот налетит и сдвинется

отель.

Но держится за жизнь гостиница

всю ночь.

Не крыльями ли машет мельница

вокруг?

Не может ли и мне метелица

помочь?

Пустынны в Доббиако улицы —

метель!

А двое за столом целуются

всю ночь.

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

Освободи меня от мысли

Освободи меня от мысли:

со мной ли ты или с другим.

Освободи меня от мысли:

любим я или не любим.

Освободи меня от жизни

с тревогой, ревностью, тоской,

и все, что с нами было,—

изничтожай безжалостной рукой.

Ни мнимой жалостью не трогай,

ни видимостью теплоты, —

открыто стань такой жестокой,

какой бываешь втайне ты.

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

КОЛЬЦО

Браслеты —

остатки цепей.

И в этом же роде, конечно,

на ручке покорной твоей

блестит

золотое колечко.

О, бедная!

Грустно до слез.

Ты губишь себя,

ты не любишь.

Кольцо уже с пальцем срослось,

а как свою руку

отрубишь?

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

ТАНК „МАЯКОВСКИЙ“

Танки,

танки,

танки…

Здравствуй, наша сталь!

Под шатром знамен

по мостовой московской

грохотал,

и шел,

и прогибал асфальт

грузом многих тонн

„Владимир Маяковский“.

Баса

грозный тон

под броневою грудью.

Чувствую,

что он,—

по взгляду,

по орудью.

Рев

сложился в речь:

„Товарищи!

Я с вами!

Жив

и горд —

Советской родины поэт,

что, неся на башне

боевое знамя.

двигаюсь,

как танк,

по улицам побед.

Гвардия стихов

теперь

в гвардейской части,

в ста боях прошла

тяжелая броня.

Мой читатель

броневые части

отливал в Магнитогорске

для меня.

Рифмами

детали мне выковывая,

по эстрадам

месяц на пролет

мой читатель

собирал целковые

мне

на сталетвердый переплет…

Тыща километров.

Фронтовым зарницам

ни конца, ни края.

Орудийный гром.

Здесь я ездил прежде.

Знаю заграницу.

Приходилось глазом

меряться с врагом.

Разве мне в новинку?

Не встречался разве

с воем их газет,

со звоном прусских шпор?..

Значит, буду бить

по гитлеровской мрази,

как по белой прежде,

рифмами в упор!“

Четверо читателей

присягу

повторили про себя.

И вот —

сам Владим Владимыч

по рейхстагу

в свисте пуль

осколочными бьет.

Поднят флаг победы.

Враг обрушен…

„Рад я,

что моя поэзия

была

безотказным

партии оружьем,

восплотившись

в танки,

строчки

и другие долгие дела…

Расскажите это

всем поэтам,

чтобы шибче ход

и чтобы тверже ствол!

Чтобы работой,

мыслью,

песней спетой

праздновать

на улице вот этой

коммунизма торжество…“

Под шатром знамен

пронесся голос строгий.

И когда отгрохотал

знакомый бас,

мы с волненьем

повторили строки,

поднимавшие

в атаки

нас:

„Слово —

полководец

человечьей силы.

Марш!

Чтобы время

сзади

ядрами рвалось.

К старым дням

чтоб ветром

относило

только путаницу волос…“

Здравствуй,

танк,

советской мощи образ!

В день победы

и в другие дни

наша гордость —

это наша бодрость

и непробиваемая

твердость

выкованной

родиной

брони!

1940

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

ЗЕРКАЛА

Зеркала —

на стене.

Зеркала —

на столе.

У тебя в портмоне,

в антикварном старье.

Не гляди!

Отвернись!

Это мир под ключом.

В блеск граненых границ

кто вошел — заключен.

Койка с кучей тряпья,

тронный зал короля —

всё в себя,

всё в себя

занесли зеркала.

Руку

ты подняла,

косу

ты заплела —

навсегда,

навсегда

скрыли их зеркала.

Смотрят два близнеца,

друг за другом следя.

По ночам —

без лица,

помутнев как слюда,

смутно чувствуют:

дверь,

кресла,

угол стола,—

пустота!

Но не верь:

не пусты зеркала!

Никакой ретушер

не подменит лица,

кто вошел —

тот вошел

жить в стекле без конца.

Жизни

точный двойник,

верно преданный ей,

крепко держит

тайник

наших подлинных дней.

Кто ушел —

тот ушел.

Время в раму втекло.

Прячет ключ хорошо

это злое стекло.

Даже взгляд,

и кивок,

и бровей два крыла —

ничего!

Никого

не вернут заркала!—

Сколько раз я тебя убеждал: не смотри в зеркала так часто!

Ведь оно, это злое зеркало, отнимает часть твоих глаз и снимает с тебя тонкий слой драгоценных молекул розовой кожи.

И опять все то же.

Ты все тоньше.

Пять ничтожных секунд протекло, и бескровно какая-то доля микрона перешла с тебя на стекло и легла в его радужной толще.

А стекло — незаметно, но толще. День за днем оно отнимает что-то у личика, и зато увеличиваются его семицветные грани.