Эти летние дожди... - [3]

Зной, дождь, гром.

(Мокрые бульвары…)

Ночь. Свет глаз.

(Локон у плеча…)

Шли всю ночь.

(Листья обрывали…)

„Мы“, „ты“, „я“

нежно лепеча.

Знал соль слез

(Пустоту постели…)

Ночь без сна

(Сердце без тепла) —

гас, как газ,

город опустелый.

(Взгляд без глаз,

окна без стекла).

Где ж тот снег?

(Как скользили лыжи!)

Где ж тот пляж?

(С золотым песком!)

Где тот лес?

(С шепотом — „поближе“.)

Где тот дождь?

(„Вместе, босиком!“)

Встань. Сбрось сон.

(Не смотри, не надо…)

Сон не жизнь.

(Снилось и забыл).

Сон как мох

в древних колоннадах.

(Жил-был я…)

Вспомнилось, что жил.

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

БОЙ БЫКОВ

В. В. Маяковскому

Бой быков!

Бой быков!

Бой!

Бой!

Прошибайте

проходы

головой!

Сквозь плакаты,

билеты

номера —

веера,

эполеты,

веера!..

Бой быков!

Бой быков!

Бой!

Бой!

А в соведстве

с оркестровой трубой,

поворачивая

черный

бок,

поворачивался

черный

бык.

Он томился, стеная:

— Мм-му!..

Я бы шею отдал

ярму,

у меня перетяжки

мышц,

что твои рычаги,

тверды, —

я хочу для твоих

домищ

рыть поля и таскать

пуды-ы…

Но в оркестре гудит

труба,

и заводит печаль

скрипач,

и не слышит уже

толпа

придушенный бычачий

плач.

И толпе нипочем!

Голубым плащом

сам торреро укрыл плечо.

Надо брови ему

подчеркнуть еще

и взмахнуть

голубым плащом.

Ведь недаром улыбка

на губах той,

и награда ему

за то,

чтобы, ярче розы

перевитой,

разгорался

его задор:

— Тор

реа

дор,

веди

смелее

в бой!

Торреадор!

Торреадор!

Пускай грохочет в груди задор,

песок и кровь — твоя дорога,

взмахни плащом, торреадор,

плащом, распахнутым широко!..

Рокот кастаньетный — цок-там и так-там,

донны в ладоши подхлопывают тактам.

Встал торреадор, поклонился с тактом, —

бык!

бык!!

бык!!!

Свинцовая муть повеяла.

— Пунцовое!

— Ммм-у!

— Охейло!

А ну-ка ему, скорей — раз!

Бык бросился.

— Ммм-у!

— Торрейрос.

Арена в дыму. Парад — ах!

Бросается!

— Ммм-у…

— Торрада!

Беснуется галерея,

Тореро на…

— Ммм-у!..

— Оррейя!

Развеялась, растаяла

галерея и вся Севилья,

и в самое бычье хайло

впивается бандерилья.

И — раз,

и шпагой

в затылок

влез.

И красного черный ток, —

и птичьей стаей

с окружных мест

за белым платком

полетел платок.

Это:

— Ура!

— Браво!!

— Герой!!!

— Слава ему!

— Роза ему!

А бык

даже крикнуть не может:

ой!

Он

давится хриплым:

— Ммм-уу…

Я шею

хотел отдать

ярму,

ворочать

мышщ

шатуны,

чтоб жить

на прелом

его корму…

Мммм…

нет

у меня

во рту

слюны,

чтоб

плюнуть

в глаза

ему!..

Строфы века. Антология русской поэзии.

Сост. Е.Евтушенко.

Минск, Москва: Полифакт, 1995.

СОН ВО СНЕ

1

Кричал я всю ночь.

Никто не услышал,

никто не пришел.

И я умер.

2

Я умер.

Никто не услышал,

никто не пришел.

И кричал я всю ночь.

3

— Я умер! —

кричал я всю ночь.

Никто не услышал,

никто не пришел…

Строфы века. Антология русской поэзии.

Сост. Е.Евтушенко.

Минск, Москва: Полифакт, 1995.

ТБЦ

Роза, сиделка и россыпь румянца.

Тихой гвоздики в стакане цвет.

Дальний полет фортепьянных романсов.

Туберкулезный рассвет.

Россыпь румянца, сиделка, роза,

крашенной в осень палаты куб.

Белые бабочки туберкулеза

с вялых тычинок-губ.

Роза, сиделка, румянец… Втайне:

„Вот приподняться б и „Чайку“ спеть!..“

Вспышки, мигания, затуханья

жизни, которой смерть.

Россыпь румянца, роза, сиделка,

в списках больничных которой нет!

(Тот посетитель, взглянув, поседел, как

зимний седой рассвет!)

Роза. Румянец. Сиделка. Ох, как

в затхлых легких твоих легко

бронхам, чахотке, палочкам Коха.

Док-тора. Кох-ха. Коха. Кохх…

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

ПОГУДКА О ПОГОДКЕ

Теплотой меня пои,

поле юга — родина.

Губы нежные твои —

красная смородина!

Погляжу в твои глаза —

голубой крыжовник!

В них лазурь и бирюза,

ясно, хорошо в них!

Скоро, скоро, как ни жаль,

летняя долина,

вновь ударится в печаль

дождик-мандолина.

Листья леса сгложет медь,

станут звезды тонкими,

щеки станут розоветь —

яблоки антоновки.

А когда за синью утр

лес качнется в золоте,

дуб покажет веткой: тут

клад рассыпан — желуди.

Лягут белые поля

снегом на все стороны,

налетят на купола

сарацины — вороны…

Станешь, милая, седеть,

цвет волос изменится.

Затоскует по воде

водяная мельница.

И начнут метели выть

снежные — повсюду!

Только я тебя любить

и седою буду!

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

СЕНТЯБРЬСКОЕ

Моросит на Маросейке,

на Никольской колется…

Осень, осень-хмаросейка,

дождь ползет околицей.

Ходят конки до Таганки

то смычком, то скрипкою…

У Горшанова цыганки

в бубны бьют и вскрикивают!..

Вот и вечер. Сколько слякоти

ваши туфли отпили!

Заболейте, милый, слягте —

до ближайшей оттепели!

Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.

Москва: Худож. лит., 1974.

ЛЮБОВЬ ЛИНГВИСТА

Я надел в сентябре ученический герб,

и от ветра деревьев, от веток и верб

я носил за собою клеенчатый горб —

словарей и учебников разговор.

Для меня математика стала бузой,

я бежал от ответов быстрее борзой…

Но зато занимали мои вечера:

„иже“, „аще“, „понеже“ et cetera…

Ничего не поделаешь с языком,

когда слово цветет, как цветами газон.

Я бросал этот тон и бросался потом

на французский язык:

Nous etions… vous etiez… ils ont…

Я уже принимал глаза за латунь

и бежал за глазами по вечерам,

когда стаей синиц налетела латынь:

„Lauro cinge volens, Melpomene, comam!“

Ax, такими словами не говорят,

мне поэмы такой никогда не создать!

„Meine liebe Mari“, — повторяю подряд

и хочу по-немецки о ней написать.

Все слова на моей ошалелой губе —