Эти господа - [17]

— Пожалуйста! — сказал Перешивкин, бросив спичку и поспешно отпирая калитку. — Собака не тронет! — и он топнул на зарычавшего фокстеррьера.

Перешивкин был дома один, ввел Мирона Мироновича в столовую, усадил в кресло и почесал пальцем за ухом, что всегда делал в затруднительных положениях. Мирон Миронович поправил кисточки пояска, потрогал стоящую на столе пепельницу-раковину, оглядел вещи в комнате и остановил взгляд на стенных часах.

— Вот это ходики! — пришел он в восторг. — Фирменные!

— Немецкие! — с презрением сказал Перешивкин. — Цирлих-манирлих!

— Сам ты цирлих-манирлих! — не выдержал Мирон Миронович и, подбежав к часам, ткнул пальцем в маятник. — Черный ободок видишь? Такой ободок делается на самых дорогих!

— А мне как раз ободок не нравится! — признался Перешивкин. — Похоже на траурную кайму вокруг об’явления о похоронах!

— Ты часом не из пьющих?

— Нет! — замялся учитель, — Вот как уволили со службы, с горя выпиваю!

— Уволили! — Мирон Миронович. опять сел. — Так-так! У меня к тебе есть дельце!

— Чем могу быть полезен?

— У тебя живет мадамочка в шали?

В одну секунду у Перешивкина мелькнула догадка, что перед ним сидит ответственный муж Ирмы, который хочет все выведать и уличить свою жену, в чем — учитель и сам не знал. Он решил не выдавать танцовщицу, но подумал, что такой посетитель может подраться, о драке узнает Амалия Карловна, и это может иметь потрясающие последствия.

— Живет! — тихо ответил Перешивкин, откидываясь всем своим тяжелым телом назад. — Всего три дня!

— А почему у тебя живет? Медом, что ль, намазано?

— Бедствую! — еще тише сказал Перешивкин, на всякий случай сжав бомбоподобный кулак. — Сдаю комнатку…

— Тебе ведомо, чем она занимается?

— Танцует?

— Балетчица! — заключил Мирон Миронович, задумчиво погладил рукой мясистый подбородок и рассказал учителю наскоро придуманную историю: — Видишь, приехал тут один директор театра и хочет сманить ее к себе на танцы. А она ему такую цену загнула, что он волком взвыл! Я с этим директором в одном полку служил, парень — свой, рассказывал мне все, как есть, и говорит: зарезала она меня без ножа. Что теперь делать? Вот и хочу я ему помочь. Только вижу, дело это очень тонкое, и есть у меня большая надежда на тебя!

— С удовольствием! — согласился учитель, не понимая, куда метит гость. — Если смогу!

— Сможешь! — успокоил его Мирон Миронович. — А я не обижу! — и он выпустил на лицо своего улыбчивого зайчика. — Перво-наперво любопытствую я, что за особа эта мадамочка. Сколько за комнату платит и много ль авансу дала?

— У меня этим ведает жена.

— Как одевается? Какие душки потребляет?

— Затрудняюсь сказать.

— А я тебе облегчу! — предложил Мирон Миронович. — Где ее палаты?

Перешивкин робко показал на дверь Ирминой комнаты, Мирон Миронович открыл дверь, — в комнате был беспорядок: постель раскрыта, на стульях — свернутый в комок капот, полотенце, чулки; на столике — недопитый стакан молока, мыльница с куском мыла, блюдце с яичной скорлупой, щипцы для завивки волос, кусок белого хлеба; на полу — башмаки, белый зонт, вязаный оранжевый с золотисто-синими полосками жакет, рассыпанная коричневая пудра и крышка от коробки вазелина. Мирон Миронович поднял шелковый жакет, пощупал, вырвал нитку и раскрутил ее:

— Заграница! — с удивлением проговорил он. — Мадамочка часом не из Бердичева?

— Что вы! — возмутился учитель. — Мы инородцев в дом не пускаем!

— Теперь их не отличишь от православных! — искренно признался Мирон Миронович. — Говорят чисто и ничего не боятся! — Он развернул капот, из которого вывалились перламутровые гребенки. — У нас в Москве вся их нация в нэпманах состоит и в госоргане числится. Может, слыхал про фирму ГЭТ?

— Я оттуда для школы приборы выписывал, — сказал Перешивкин. — Государственный Электро-Технический Трест!

— Я тоже думал: государственный, — сказал Мирон Миронович, рассматривая гребенки. — А вышло, что Гэт — минский еврей, Абрам Яковлевич Гэт, и наоткрывал по всей России лавочек!

— Даже не верится! — признался Перешивкин, поглядывая в окно, чтобы жена не застала врасплох.

— Да я сам был на дому у этого Гэта. Живет на Поварской, в Хлебном переулке. Жена еврейка, сын — еврей и сам на Моисея смахивает! Плевать, — говорит, — хочу на декреты и фининспекторов. Теперь наше царство!

— Так и сказал?

— Так и сказал! — подтвердил Мирон Миронович. — Чего ему не сказать, власть-то ихняя!

— Теперь все понятно! — с облегчением произнес Перешивкин. — Обратите внимание на нашу Евпаторию. Город в руках татар и караимов! А караимы по языку татары, по вере — евреи. Я голодал, писал научную работу, она выходит вторым изданием, а они… — он злобно посмотрел но направлению дома Трушина, — назначили заведующим школой татарина. Меня, которого надо представить к награде, выбросили, как дворняжку! Недостоин! Неучен! Контрреволюционер! — Видя, что Мирон Миронович открывает деревянный короб, учитель остановил его: —Не беспокойтесь, тут вещи сынишки! — и продолжал, помогая Мирону Мироновичу выдвигать ящик стола: — Жалко, что Таврический полуостров не провалился во время землетрясения! До какого светопредставления мы дожили! Правительство у нас татарское, чиновники — татары и караимы, рабочие — тоже татары, крестьяне — немцы или, смешно сказать, — евреи!