Этаж-42 - [7]

— Нет, — произнес Найда после минутного молчания, — смешного тут мало. Думаю, порядок везде нужен — и в семье, и в деле.

Анатолий так и встрепенулся. Глаза его немного сузились, и он с интересом уставился на отца. Он очень его любил и всегда поражался, открывая в нем новые для себя черты. Не так уж прост его батя, как может сперва показаться. Глыба, силища, целый мир!.. Вот он вынул сигареты, покрутил в руках коробку, подумал и произнес с уверенностью:

— Нет порядка — нет умения.

Сказал тихо, как нечто обычное. Без претензии на оригинальность. Но Анатолий почувствовал в этих словах особый смысл. Порядок для того, чтобы уметь!.. Дисциплина для того, чтобы научиться работать. Научиться подчинить себя главному направлению в жизни.

— В принципе верно… — поддержал Анатолий отца.

— Да что тут мудрить! — продолжал Алексей Платонович. — Правду говорит мой дорогой сосед: рабочее место должно быть святым! Потерял уважение к рабочему месту — потерял себя как работника. Пустое место ты! Разве мало у нас таких… потерянных? Ему все-все безразлично, ему наплевать и на мать и на отца. Когда присмотришься к такому, то видишь, что ничегошеньки он не умеет. Только кичится: я, мол, рабочий класс! Уважайте меня, почитайте!.. — Найда безнадежно махнул рукой. — Строгости у немцев, конечно, хоть отбавляй. Но мне наша душевность больше по нутру. Хорошо, когда и порядок, и умение есть — и все это идет от сердца.

Анатолию пора было ехать, он взял с собой и Тосю, у которой были какие-то дела, а скорее всего, ей не терпелось похвастаться перед подругами своими заграничными обновами, подаренными свекром. Когда они ушли, Найда с облегчением вздохнул и потянулся за бутылкой.

— А теперь давайте, Афанасий Панкратович, от души… — и налил генералу и себе по полной.

Анна Мусиевна ушла на кухню, и друзья остались одни.

Алексею Платоновичу не терпелось узнать мнение Климова о волновавшем его деле. Рассказал генералу, что ездил в Визенталь. От сиротского дома нет и следа. Но все-таки он разыскал одну бывшую воспитанницу этого приюта — дочь покойной Густы Арндт.

— Помните, я вам рассказывал о ней? Коммунистка. По заданию партии пошла работать в гестапо, чтобы спасать своих…

— Почему покойной? — поднял седые брови Климов. — Ей же удалось вместе с вами бежать из лагеря?

— Да, удалось. Она умерла совсем недавно. Года два назад, в Лейпциге. После тяжелых переживаний… Мужа убили нацисты. Маленькую дочку в сорок шестом переправили в Западную Германию. Здесь много неясного. Думаю, кто навел гестаповцев на след ребенка? Почему фашист Шустер увез Ингу на Запад?

— А что говорят сами немцы?

— Густу Арндт посмертно наградили орденом Республики. О ней помнят старые коммунисты, ее имя в почете. Я видел в музее несколько ее фотографий, писем, протоколов допроса… И фотографию ее мужа, Ингольфа Готте. Чудесный был человек, мы с ним сидели в одном блоке. Его убили при побеге из лагеря. Когда Инга подросла, Шустер втолковал ей, что Густа Арндт была настоящей арийкой, ведь это она предала ее отца, Ингольфа Готте. Все невероятно запутанно и сложно. Я так и не смог ничего объяснить Инге. Теперь у меня такое чувство, словно я перед ней виноват…

Они еще долго беседовали. Потом Анна Мусиевна принесла чай. Пили молча и думали все о том же. Было грустно оттого, что многое ушло в прошлое, кануло в бездну, и эта бездна поглотила тайну. Смерть Густы какой-то стороной касалась и Алексея Платоновича, именно теперь он почти совершенно отчетливо ощутил это, боялся сознаться самому себе в главном: ведь это Густа Арндт спасла его от верной гибели, а он, Найда, не смог в свое время спасти ее дочь. Не успел спасти. И этим обрек Густу на невыносимые страдания.

— Но ведь дочь вернулась, — сказал генерал Климов. — И, наверное, счастлива.

— Она счастлива, потому что не знает, как страдала ее мать.

— Вы правы. Не знать чужого страдания — значит уйти от этого страдания и не быть к нему причастным.

— Инга не была причастна, — твердо произнес Найда, — из-за того, что была ребенком, ничего не понимала… А вот я был… Только долго надо рассказывать… — Он вдруг поднялся, согнал с лица тень воспоминаний. — И вообще, уже поздно печалиться из-за этого. Спасибо вам, Анна Мусиевна, за радушие, гостеприимство, чудесный вечер.

Пошел в свою комнату. Присел на диванчик. Загляделся в завешенное тюлевой занавеской окно на туманно проступившие контуры соседнего дома. Напрасно он разволновался. Инга молода, энергична. И, конечно, счастлива. А впрочем, не ему, Найде, разбираться, кто счастлив, кто несчастлив. Столько о счастье написано, столько сказано, а не каждому оно достается в жизни, хотя каждый о нем мечтает, если говорить о счастье большом, о счастье настоящем. Есть у них в управлении инженер по технике безопасности — Кадера, два диплома имеет, детей своих уже на ноги поставил, трехкомнатная квартира над Днепром, сад, «Жигули»; все ему втайне завидуют: вот, дескать, счастливый, живет, будто в сорочке родился. Однако думалось Найде, что этот человек вряд ли чувствовал себя счастливым, недавно он признавался Найде чуть ли не со слезами на глазах: «Замучила меня дача, и машина, и мебель. Тому достань, тому дай, того ублажи! Знаю ведь, что в могилу ничего с собой не возьму, но как увижу, что у соседа есть, — сердце разрывается, будто рана в нем горит». Глядел на его измученное лицо Алексей Платонович, на мешки под глазами, на густую сетку склеротических жилок на щеках, и, ей-богу, было жаль человека.