Этапы большого пути. Сатира без юмора - [8]

Слава Богу, дорогие мои, случился переворот. Хорошие парни сделали. Я, хоть драный и униженный, но не глупый. Решил подаваться в советы. Кончилась интервенция, кончились выстрелы. Я кончил ЦПШ в то время. Не то подумали, гражданин красивый, это церковно-приходская школа. Иных школ в селах не было. Писарем, как самого образованного, взяли. Вся документация в моих руках-ручонках. Я — кум королю и сват министру. Братов с ихними бабами и карапузами в кулаки записал. Не по злу, а куража ради. Ну, и вспомнил своё детство, как драли меня тятя, как издевались братья. А потом отца внёс в список раскулачиваемых, чтоб жил и помнил, как ребёнка тринадцатилетнего по голой спине бить наборной уздечкой конской. И поехали мои кровиночки туда, куда Макар телят не гонял. В Нарым, в болотный край, в посёлок Клюквинный, где от комариного гуда уши закладывает.

Как вчера помню: ревут племянники, в чём были, в том и поехали. Сундуки прибрали к своим амбарам, поделили кулацкое добро, нажитое непосильным эксплуататорским трудом. Дома пожгли. Такая установка была, чтобы и памяти о мироедах не было.

Жить стало легче, жить стало интересно. Первым своим делом женился на крестьянке, дворянского происхождения, но с правильным социальным положением, в бумагах.

Поставили меня секретарём волостного совета. На прежнего секретаря — комунягу написал левой рукой докладную наверх, потому, как он дал детям кулаков по фунту гороха на дорогу. Ничего не приврал, нечего на меня коситься очками, как вошь на гребень. Горох он давал, не фунт, а так по горсточки из кармана насыпал. Всё подтвердилось. Свидетели нашлись. Друзей у меня образовалось — в каждом дворе по десятку. На октябрины зовут, на свеженину за рукав тащат, на свадьбы приглашают, хотя наган у меня ржавым достался от прежнего начальства. Он его хранил в ведре с инструментами. Я его в керосине утопил, потом дал писарю поскоблить подпилком. Он и заблестел мой Смит-и-Вессон. Погуляли. Попили. Поруководили. Я говорить с трибуны речи навострился по два часа. Себе удивлялся по первости — откуда что взялось. Мелю. Ладошками шлёпают. Уполномоченные с секретными директивами едут, а у меня списки всегда готовы. На стройках нужны рабочие руки. Приезжают и забирают. Списка не будет, так и меня могут отправить строить водные сооружения или железную дорогу куда-нибудь в степь широкую. Цены снижали в городах, а деревня за палочки трудилась, за трудодни. Паспортов нет, прав нет. Одни налоги. С единоличниками я покончил. Благодарность получил. Коллективизация в селе на все сто процентов возвысилась. Новый строй наживульку смётываем, не черновик пишем, чтобы потом на чистовик переписать, чтобы кляксы и ошибки не было видно.

Война не нагрянула, как пишут стратеги, а пришла, как зима к воротам. За год в санатории госпиталь стали готовить и персонал подбирать. Я врачу бочку мёда отвёз. Бывший царский полковник ветеринарной службы конного кирасирского полка мне такую справку выправил, что воевал я дома председателем колхоза, а хотел секретарём райкома потрудиться, но их нам присылали, как посылки по почте. Председателем тоже можно жить и работать, не покладая рук, не жалея здоровья для фронта и всё для победы отдавать. Детишек много после войны в школу пошли с моими глазами и желанием учиться. Через мои опытные руки полдеревни прошло. Ни один из моих воспитанников не умер с голоду или по недосмотру. Конечно, помогал. Какай вам я вампира? Победу мы ковали с женщинами. Бывало, какая вдова закусит удила и давай на дыбы вставать. Работой замордую, дрова дам в лесу в сыром урёме и в последнюю очередь. Если женщина не дура, не уродина и сама понимает, что я тоже, хотя и председатель, хотя и коммунист, но не железный, а обыкновенный со своими слабостями и недостатками. Сбежала от меня милая белоручка-белогвардейка. Ничего не умела. Кашу сварит — свинки не едят. Щи варит — руки обожжёт. Щепу щепает, так палец себе отчекрыжит. Всю дерюжку кровью зальет, бывало, я, по своей доброте, крови боюсь. От одного вида нехорошо мне делается.

С войны вернулось мало мужиков целых. Много порченых. Пытались мне пакостить, но я их быстро успокоил. Послал на восстановление порушенного народного хозяйства. Повышать меня стали товарищи. Принимал начальство по высшему разряду. Не разделял. Понимал, что сегодня он мелкая сошка, а завтра где-то сядет в глыбокое кресло. Как родных встречал и провожал. Прикармливал чем мог, на постой устраивал к бабёнкам податливым. Харчи посылал с оказией. …На высоких постах не был. Врать не стану, товарищ мой дорогой, но при конюхе был часто. Раньше на ходке и в кошевах по глубинке ездили, руководили. В каждом дворе ты желанный гость. Кормят и поят, поят и кормят. Спать уложат и никто не спрашивал, дескать, откуда будете? Знали и помнили откуда и куда и сколько раз в месяц ещё заеду.

Иногда на трезвую голову приходит мысль антисоветская: что поумней дурака не нашли? На мне свет клином не мог сойтись. Грамотные парни появились в деревне. С ними я поднимал подпиленное войной сельское хозяйство и промышленность, перевезённую в алтайские города. А урожаи давали, страну голодную кормили, напряжённо жили. Нам слава и почёт. Ордена и подарки памятные. А целину какую взняли? Молодые ребята в палатках простывали, но пахали, но строили. Это ничего, что много погноили зерна из-за сырой погоды. Зато, какой энтузиазм. Сколько молодой бешеной энергии было использовано по прямому назначению. Горели на стройках, на полях и фермах. Нынешним бы пример изучать, а они у заграницы покупают зерноотходы. …Нас проводили с большим почётом на заслуженный отдых. Чего там хлеб! Союз наш стал рушиться и делиться, а был нерушимым. Когда было выгодно, тогда никто не отделялся. До чего докатимся, если разделимся на княжества и станем, друзья, из-за заборов наблюдать друг за другом. …Уздечек не хватает нам, товарищи, а то ищем, не ведая чего, думаем только о своём брюхе. Нету железной руки, вот и сахар, поэтому по бумажке. Талон — от бессилия, он порядку не друг, а только вредитель стабильности.