Этапы большого пути. Сатира без юмора - [3]

В школе Герман старался не читать лишнего, экономя зрение. В техникуме тяги к пустому чтению литературных опусов не возникло. «Таинственный остров» и «Двенадцать стульев» перечитывал каждые пять лет своей вполне хорошей жизни. Не заметил, как книги выучил наизусть. «Вот тебе и подарок к новому году», — сказал сам себе.

На площадях города Лупоглазова уже валялись очистки от апельсинов и мандаринов. Там же кучковались, продаваемые ёлки и сосёнки. И так Герману захотелось стать счастливым, что он помчался на свой третий этаж, чтобы узнать, как жить богато. Прочитанная брошюра оказалась не пустой. Изобиловала многими полезными советами. Герман, как учил иностранный миллионер, начал анализировать свои достоинства и недостатки. Разобравшись в себе, понял, что он относится к третьей группе, которая, должна работать самостоятельно, не организовывая никаких фирм, никаких концернов и даже синдикатов.

Герман думал. Чтобы что-нибудь продать, нужно что-нибудь купить, удовлетворяя спрос рынка. Что продать и что купить, чтобы попасть в рыночную струю? Ничего. Автор учил, что нужно все свои недостатки ввести в ранг достоинств. И Васинькин смог это сделать. Недостатки превратились в достоинства. Они помогли ему сначала купить приличный мобильник. Старую «хрущобу» сменял таки на трёхкомнатную. Отремонтировал, удалив изношенные плохой пищей, зубы.

Герман начал копить деньги на покупки подарков детям. Их было не много, но и не мало. Пятеро. Жили с матерями, которые, видя достоинства Германа, вышли за него замуж. Рассмотрев поближе достоинства, поняли, в процессе интенсивной семейной жизни, они становились недостатками. Без слёз покидали Васинькина и даже стеснялись подавать на алименты. Герман пытался им помогать, но детей росло многовато, а зарплата худела на глазах. Вскоре её заменили ключами и вилами. Ключи ещё можно дарить ребёнку, а вот вилы — предмет, несущий опасные последствия, не мог стать ни подарком, ни эквивалентом алиментов.

Работал Герман три часа в сутки. Было бы лето. Зимой не разработаешься сильно. Он заказал себе приличные таблички на грудь и на спину. Языки выбрал, какие попало. Была даже латынь, древнеэскимосский, старояпонский и шумерийская клинопись. Иностранцы в городе водились, как мухи у гальюна. Они шлялись по древнему кремлю, пугая вспышками блицев ворон и галок.

— Помогите жертве монументалистического искусства, — обращался к прилично одетому сэру или симпатичной мадам на чистом хинди или идише. К простым людям обращался просто на родной мове: «Кореш, не дай кинуть копыта и сыграть в ящик». Если человек раскрывал рот и останавливался, Герман продолжал:

— Я получил увечие, когда с меня ваяли скульптуру «Писающий мальчик». Роден. Ну и другие. Этот, как его — Анджело Мигель. По пьяни опрокинули на моё детское тело банку с кислотой или прокисшим вином. Рост органа замедлился.

— Чем докажешь? — останавливался уж совсем любопытный. — Именно с вас? Эту чудную скульптуру? …Что значит, что век на воле не бывать? Вы покажите, товарищ, господин, жертва.

Герман стесняясь, оглядывался, совал руки в карманы пальто.

— Смотри на моё увечие, радуйся моим страданиям, жалкий счастливец, у которого всё в порядке, — с этими словами распахивал полы пальто. Кое-кто восклицал, вытирая слёзы, трясущимися руками доставал последние доллары или тугрики. Герман кланялся и спешно уходил.

Стояли крещенские морозы. Но Васинькин не прогуливал. Работа — это не школа. Вкалывал, бедолага, не взирая на крещенские морозы и даже на куриный грипп, обнаруженный в городе по случаю нужного пиара, кому-то, сидящему на верхней скамейке. Он курсировал по обычному маршруту. Налоговая полиция его не трогала. Обходила стороной, заливаясь слезами. Городские бандиты ему сочувствовали, и швыряли из чёрных автоокон баксы, завернув патрон.

Одна милая особа в шерстяных ботах и в редкой белой шали, почиканной хамоватой молью, стала часто встречаться Васинькину. Она всегда быстро высовывала руку из собачьей рыжей муфты и клала в стаканчик из пластиковой бутылки, пристёгнутый к пуговке, небольшие копеечные суммы.

— Не желаете удостовериться? — спрашивал Герман, смущённый тем, что дама не интересуется его увечьем.

— Я доверяю вам, — говорила тургеневская женщина бальзаковского возраста. — Нынче не так жарко…

— Работа такая. Выбирать не приходится. Зима.

— Пойдёмте в тепло. Я — не садистка, — говорила женщина понимающе. — Да, хотя бы в нашу столовку. Я там всегда кушаю сухарики с чаем.

Они пошли в фирму питания и здорового настроения. Васинькин заказал кофе с коньяком, бутерброды с манной кашей и сёмгой. Понял, что эта особа в ботиках ему нравится. Они выпили по рюмашке ликёра, изготовленного из пепси-колы с добавлением самогона и жжёного сахара. Болтали, как старые знакомые по садовому участку. Он рассказал всё о себе. Она расплакалась, но как-то радостно блестели в её глазах хрусталики слезин. Оля протянула руку:

— Можно? …Просто. Я верю. Не муляж? Хотелось удостовериться. Знаете, столько подделок.

— Не из соседней страны. Своё. …Да. Как ненормальный. …Без удержу.

— Искала, вас. Подруги говорили, а я не верила. Думала, что так и умру без внимания. Вы не думайте, замужем была семь раз, но увы. Ничего не выходило. Не получалось. Врачи предлагали операцию в Швеции сделать. Боюсь. Инфекцию словить. Призрак СПИДа по Европе бродит.