Едва обсохнув, придя в себя, зэки начали обживать гулаговские наряды, привыкать к ним, обмениваться друг с другом, подыскивая подходящий для себя размер. Жизнь продолжалась.
Пути назад, к оставленным на полу личным вещам, не было. За какой-нибудь час дьявольский лабиринт пройденных дверей превратил всех в серую, безликую массу беспомощных колымских зэков, лишил имущества и памяти... памяти о доме, о близких... Сбереженные после бесчисленных шмонов в этапных тюрьмах реликвии, дорогие сердцу каждого: письма, фотографии детей, жен, матерей, близких - все исчезло, пропало. Наиболее ценное окажется потом у начальства и на карточных столах блатных и придурков. Остальное будет выкинуто, безжалостно сожжено.
Бедный Борис Борисович! Только теперь он постиг весь трагикомизм происшедшего. В этом благородном человеке что-то навсегда надломилось. Что-то очень важное... помогающее человеку продолжать бороться за жизнь... хотеть жить!..
У выхода из бани нас ждали грузовые автомашины, уже готовые к погрузке этапа.
Вся наша сотня разместилась в четырех грузовиках, по двадцать пять человек в каждом кузове. Один конвойный - в отсеке кузова у кабины, в тулупе и с автоматом. Другой, с документами, - вместе с водителем в кабине.
Нашему этапу крупно повезло. Наслаждались мы колымским пейзажем недолго. Через пару часов всех нас сгрузили в хозяйстве Дукчанского леспромхоза, всего в сорока семи километрах от Магадана.
Правы оказались те, кто предсказал: "Раз одевают в кирзовые ботинки, далеко в тайгу не повезут". Логично.
За два года пребывания в лагере Дукчанского леспромхоза я акклиматизировался окончательно. Освоил несколько профессий: лесоруба, грузчика, дорожника, автослесаря, водителя...
Все это время активно и с успехом помогал Советской власти превращать лесотундровую Колыму в окончательно безлесную - тундровую.
