Эта тварь неизвестной природы - [9]

Башкало облизнул губы.

– «Николаич» – мне говори, салага, – сказал Петрович.

– Всё, Николаич, всё. Я иду, – проговорил Башкало. – Всё нормально. Руку надо бы тебе перекисью. Вон как ссадил.

– Тогда встать, товарищ прапорщик. Приготовиться к постановке задачи. Тебе конкретно.

И он как ни в чём не бывало повернулся к Башкале спиной и подошёл к ясной пока только ему границе «прокрусты». Останки учёного были едва ли не в шаге от него.

– Я всё помню, Лёша, всё… – сказал им Петрович. – Эй, ты, фенимор! Слушай, новый, как тебя, Свержин, внимательно. Эта… как её, пса, бля?! Гитика эта – она, по Лёшиным расчётам, двойная. Стоит восьмёркой, два стакана впритык. Два нолика. Дай-ка мне мою палку, салага.

Вадим поднял черенок, подал. Прапорщик Башкало тоже подошёл, вешая автомат на плечо, напряжённый, внимательный, очень собранный. Вадим чихнул при его приближении.

Старший прапорщик рисовал на земле концом щётки.

– Вот так вот. Этот «нолик» – ближний. Лёшин. А вот так к нему второй. Я его в первой же ходке обнаружил, когда обходил тяжёлое. Как бы «восемь» на боку. Они метров всего десять в диаметре каждый и одинаковые. Чуть обойти слева на «рисках» – безопасно. Я обходил. Сказал уже? И вот между ними заметил я тягу, как в хорошей печке. Начинается она при броске «риски». Тянет дым куда-то. Сколько мы там всего пожгли…

Он сунул палку Вадиму, достал из какого-то из карманов бумажник, из бумажника – обломок расчёски, бумажку, и, продолжая говорить, быстро смастерил детскую дымовуху.

– И Лёша выяснил, что там, где между ними, «прокрустами», стык и тяга, есть что-то странное. По виду – как эффект «невидимки», при воздухо-воздушных спецэффектах, при кислородных, при газовых. Шаг вперёд – есть что-то, шаг назад – не видишь. Фокус-покус, наподобие как я тебе показывал, Свержин, с «рисками» и туманом. «Риски» в дырке просто исчезают, но не бу̀хает ничего, как было бы, если бы в тяжесть упали, но ничего такого. И вот Лёша додумался бросить туда «кошку» и потянуть обратно.

Вадим («Фенимор, или уже Фенимор с большой буквы Фэ? А?» – высунулся Бубнилда) слушал Петровича как космонавта Макарова. Безумие и заразно и заразительно, а старший прапорщик Николай Николаевич Петрович сейчас, судя по тону и виду, действительно пребывал совсем не в себе, как всякий, кто творит (или воображает, что творит) историю или подвиг.

Из того же бумажника Петровича появилась обёртка от сигаретной пачки, обклеенная по бокам синей изолентой. Петрович сначала показал её Вадиму, а потом дал в руки. В обёртке Вадим разглядел сухой сизый цветочек и кривой стебелёк какого-то растения с острыми листочками на стебельке. Уставился на Петровича. Петрович ухмыльнулся.

– Беннеттит! Понял, Фенимор ты мой? Древний цветок, короче. А ещё точней – протоцветок. Вот что мы «кошкой» вытащили. Живой протоцветок. Лёша две бутылки выпил на моих глазах как воду. Двести миллионов лет назад… или когда это там было. Меловый период Юрского периода, понял, сынок?.. В этой дыре – меловый период! Понял?

Он вдруг оборвал себя, перестал улыбаться и поднял палец, и сказал озабоченно.

– О! Слышишь? Стреляют где-то.

«Где-то» рядом щёлкнул предохранитель.

Вадим навсегда запомнил, что после первого попадания на лицо старшего прапорщика вернулась улыбка, и каждая из следующих четырёх пуль, прошивавших Петровича со спины, делала эту улыбку всё шире, всё веселей, всё искренней.

– Дыра времени там, понял, сынок? – сказал Петрович, булькая и умирая стоя. – Я сам… о***… уу… как воду…

И он умер и повалился набок по стойке «смирно».

Башкало перевёл курящийся зрачок пулемёта на Вадима. Вадим переступил с ноги на ногу. Башкало тихо залаял:

– Стоять, сыняра! Он – спятил. Он заслужил. И получил. Он труп. Всё! А теперь ты. Вопрос! Мне так тебя класть, сучок, сразу рядом, или с пользой для науки? А, контрактничек? Хочешь ещё помучиться? Решай сам, предоставляю. А пока автоматик тихонько на землю. И палку, палочку тоже брось. Ф-фенимор, блядь, сука!

Тьма смотрела на Вадима не мигая, без дрожи, дымок иссяк, руки Башкалы были верны, и Петровича убивал он не в истерике, и Вадима был готов убить чётко, сознательно. Собственно, лекцию по «вышел с группой, вернулся один» он читал себе, не Петровичу. Нынче не сажают. Вадим чихнул. Ты не умрёшь, сказал Бубнилда Вадиму. Тебе нельзя. У тебя девчонки. Ирка да Катенька. Да и Житкур не велел.

– Не стреляйте, товарищ прапорщик, – сказал Вадим спокойно.

– А то что? – невпопад спросил Башкало, задравши подбородок.

– А то некому будет вытаскивать из дыры живые растения, двести миллионов лет назад сдохшие. Я не соображу даже, сколько они могут стоить. Даже если по копейке за год.

Башкало зафыркал. Вадим чихнул.

– Будь, сука, здрав! – сказал Башкало с издёвкой. Он действительно был спокоен, на взводе, но не оголтел. Он работал. – В Зоне всё возможно, это ты прав. Уссышься про войну! Пятиэтажки летают, воздух людей режет, техника сама ходит. Километр месяц идти можно, как на аэродроме от ангара-три до метеобудки. Почему бы и во времени дырке не быть? Научная фантастика. Но если ты, фениморка, сейчас же автомат на мать сыру землю не спустишь, падла…