Эта русская - [4]

Не вдаваясь в дальнейшие расспросы, Ричард скомкал листок и аккуратно засунул в карман, чтобы потом выбросить. Встреч, России и поэзии в его жизни и так было с избытком.

Тем не менее он поблагодарил привратницу. Преподавателям предписывалось быть вежливыми с обслуживающим персоналом, что на практике означало: ты, преподаватель, пореже разевай рот а то в следующий раз и вовсе никакой записки не получишь. Доблестная представительница обслуживающего персонала аккуратно смахнула кончиками пальцев несколько крошек со своего рабочего места и решительным кивком предложила Ричарду выметаться.

Стоял июнь 1990 года, промозглый и дождливый; неопрятные лужи неспешно подсыхали на тротуаре. Некоторое время спустя Ричард уже шагал сквозь сутолоку по Карет-стрит, направляясь к омерзительному на вид, но весьма полезному подземному лабиринту, где дожидался его «Фиотти ТБД»; спустя порядочное время он все еще сидел за рулем, рывками продвигаясь по той же самой, теперь и вовсе запруженной улице в обратном направлении, к элегантному, удобно расположенному домику времен Регентства в западном квартале, где он жил. По дороге он твердо решил продать машину в начале зимнего семестра, чтобы не тратить попусту денег, не свалиться с инфарктом и т. д., – такое твердое решение он принимал каждый рабочий день вот уже несколько лет кряду.

Добравшись до цели, он поставил «ТБД» в садике перед домом, заняв его чуть ли не весь, и открыл своим ключом парадную дверь. Внутри было теплее, потолки выше, чем в институте, а тамошнего ощущения уныния, неприкаянности и неуютности не было и в помине, и сегодня, как всегда, он был за это благодарен. Тем не менее далеко не все здесь было так, как ему бы хотелось.

Во-первых, хотя в доме и было теплее, чем на улице, но все-таки не особенно тепло. Поскольку на календаре значился месяц июнь, отопление было выключено. Ричард даже не попытался пойти его включить, потому что это закончилось бы либо подскоком температуры до тридцати градусов, либо взрывом. Его так и не научили управляться с этим устройством, вернее, он сам не научился, а даже если бы и научился, ему никогда не пришло бы в голову позволить себе такую вольность – как, например, не пришло бы в голову в неурочное время запустить водогрей, отключавшийся с часу до пяти, что дня, что ночи. Нет, во всех подобных вещах, от отопительных приборов и сухих завтраков до планов на отпуск и семейного бюджета, Ричард полностью полагался на свою жену.

Жену его звали Корделия; прошагав через величественный вестибюль, Ричард выпалил ее имя, оповещая о своем приходе. Вообще-то выпаливать такое замысловатое имя было трудно и ненатурально, но всяко лучше, чем выкрикивать по слогам, и он уже здорово наловчился. Сверху долетел обычный отклик, слабый, писклявый, скорее причитание, чем приветствие; выпаливать что бы то ни было Корделия не умела.

По установившейся привычке Ричард сразу прошел в свой кабинет на первом этаже. Это была тесная комнатка с небольшим письменным столом, на котором, – помимо пишущей машинки и связанных с нею вещей, вроде отпечатанных рукописей, громоздились стопки книг, брошюр и прочей литературы на русском языке, о русском языке или о русской словесности. Другие книги – пухлые тома, собрания сочинений – теснились на деревянных полках вдоль стен, полки эти уходили за пределы комнаты, в коридор, и занимали короткий проход возле лестницы. Здесь не было ничего лишнего, никаких картинок, фотографий, украшений, ни единой, самой неброской, суперобложки – Ричард сдирал их при первой же возможности, оставляя только клапан, если на нем было что-нибудь полезное.

Тут его внимание привлекла записка, положенная на пишущую машинку – так всегда делала Корделия, – начертанная черными чернилами, твердым изысканным, аккуратным почерком. Издалека писания Корделии напоминали хорошо сохранившийся средневековый манускрипт, а при ближайшем рассмотрении оказывались столь же нечитабельными. Впрочем, в этой записке речь явно шла о телефонном звонке. В других домах давно избавились от подобной докуки, обзаведясь автоответчиком, но Корделию мысль об автоответчике не прельщала.

Из каракуль Корделии Ричард разобрал достаточно, чтобы почти полностью увериться: это вариация, по-иному искаженная, на тему записки, которую он получил в институте, а потом отправил в урну на Карет-стрит. Текст был столь же невнятен, однако цифры телефонного номера после дешифровки вроде бы совпали. Ричард прислушался, не услышал ничего, кроме гула могучего потока машин, с ревом и лязгом струящегося в тридцати метрах от его окна, и без всякого энтузиазма снял телефонную трубку.

Вскоре на другом конце кто-то хмыкнул.

– Мне передали, что меня просят позвонить по этому номеру.

Осторожность, как врожденная, так и благоприобретенная, не дала ему сказать больше.

– С кем вы, пожалуйста, хотели бы говорить?

Сказано было с запинкой и с русским акцентом, не очень сильным, однако заставляющим предположить, что человек редко отваживается изъясняться по-английски. Ричард повторил то же самое по-русски, потом, поколебавшись, кратко представился.