Эта прекрасная тайна - [136]

Они оба тяжело дышали. Гамаш прижимал лицо Жана Ги к грубой каменной стене. Бовуар дергался, пытался вырваться, но Гамаш крепко держал его.

– Отпустите меня! – прокричал Бовуар в стену. – Отдайте мои таблетки! Мою собственность!

Старший инспектор держал его, пока дерготня и попытки вырваться не ослабли, не прекратились. Пока не остался только инспектор, хватающий ртом воздух. Обессиленный.

Гамаш снял кобуру с ремня Бовуара, залез к нему в карман и вытащил удостоверение сотрудника Квебекской полиции. Потом нагнулся, поднял пистолет и развернул Бовуара лицом у себе.

Из царапин на щеке Бовуара сочилась кровь.

– Мы уезжаем отсюда, Жан Ги. Мы садимся в лодку и отбываем в Монреаль, и я сразу же везу тебя в реабилитацию.

– Идите вы в жопу! Я не собираюсь возвращаться. И вы думаете, что, лишая меня таблеток, делаете полезное дело? Я могу достать еще, даже не выходя из управления.

– Ты не попадешь в управление. Ты отстранен. Неужели ты надеешься, что я позволю тебе работать с пистолетом в одном кармане и таблетками в другом? Пока что побудешь на больничном, а когда доктора скажут, что ты здоров, мы поговорим о восстановлении тебя в должности.

– Идите в жопу! – прошипел Бовуар.

Ниточка слюны вытекала из его рта на подбородок.

– Если ты не поедешь добровольно, я арестую тебя за нападение, а в реабилитацию ты отправишься по приговору суда. Ты меня знаешь, я это сделаю.

Бовуар посмотрел в глаза Гамаша и увидел: да, сделает.

Гамаш засунул к себе в карман значок Бовуара и его удостоверение. Бовуар стоял с приоткрытым ртом, слюна сочилась на его свитер. Широко раскрытые глаза остекленели, его качало.

– Вы не можете меня отстранить.

Гамаш глубоко вздохнул и отступил от Бовуара:

– Я знаю: это не ты, а твои проклятые таблетки. Они тебя убивают, Жан Ги. Но ты пройдешь курс лечения, и все будет хорошо. Верь мне.

– Как я верил вам на фабрике? Как вам верили другие?

Даже в своем одурманенном состоянии Бовуар понял, что нанес точный удар. Он увидел, как дернулся от этих слов Гамаш.

И обрадовался.

Старший инспектор засунул его пистолет в кобуру и закрепил ее у себя на поясе.

– Кто дал тебе эти таблетки?

– Я вам сказал: я нашел их у себя в комнате вместе с предписанием доктора.

– Никакой доктор тебе их не выписывал.

Но в одном Бовуар был прав. Достать таблетки он мог в любое время, когда ему заблагорассудится. В Квебеке оксикодон продавался повсюду. Сейф для хранения вещдоков был под завязку забит пузырьками с оксикодоном. Некоторые из них даже предъявлялись в суде.

Гамаш стоял не двигаясь.

Он знал, кто подсунул Бовуару таблетки.

– Ecce homo, – сказал настоятель. – Почему Матье перед смертью произнес эти слова?

– Это я их произнес, когда ударил его.

– Почему?

Последовала еще одна пауза, еще несколько прерывистых вздохов.

– Он оказался совсем не тем человеком, каким я его представлял.

– Ты хочешь сказать, что он оказался простым человеком, – подсказал настоятель. – Не святым, как тебе представлялось. Он считался мировым специалистом по григорианским песнопениям. Даже гением. Но оставался просто человеком. А ты ждал от него чего-то большего.

– Я его любил. Я мог бы сделать что угодно ради него. Но он просил меня уничтожить песнопения, а это было выше моих сил.

– Ты пошел в сад, зная, что можешь его убить? – спросил настоятель, стараясь говорить нейтральным голосом. – Ты взял с собой дверную колотушку.

– Мой долг состоял в том, чтобы остановить его. Когда мы встретились в саду, я попытался вразумить приора, попросил поменять решение. Я порвал лист, который он мне вручил. Я думал, у него единственный экземпляр. – Голос смолк. Дыхание стало учащенным, поверхностным. – Брат Матье впал в бешенство. Сказал, что вышвырнет меня из хора. Что я во время богослужений буду сидеть на скамье.

Настоятель слушал брата Люка, но видел Матье. Не любящего, доброго, благочестивого друга, а человека, обуянного яростью. Загнанного в угол. Получившего отказ. Настоятель едва мог противиться силе его личности. И теперь он понимал, на чем мог сломаться молодой брат Люк. И что заставило его нанести удар.

– Я хотел одного – петь. Приехал сюда, чтобы учиться у приора петь. И все. Неужели этого мало?

Голос звучал пискляво, невнятно. Настоятель пытался разобрать слова. Брат Люк плакал и молил понять его.

Матье был человек, как и этот юноша.

Как и сам настоятель.

Отец Филипп опустил голову на руки, слыша рыдания молодого человека.

Арман Гамаш оставил Бовуара в кабинете приора, а сам отправился в Благодатную церковь. С каждым шагом ярость в нем закипала сильнее.

Таблетки убивали Жана Ги. Гамаш знал: его инспектора ждет долгое, медленное соскальзывание в могилу. И человек, подсунувший Бовуару таблетки, тоже знал. Но все равно сделал это.

Старший инспектор распахнул дверь Благодатной церкви с такой силой, что она ударилась о стену. Монахи повернулись на звук удара.

Повернулся и Сильвен Франкёр. И Гамаш, приближаясь к Франкёру с ледяным неколебимым спокойствием, увидел, как улыбка сошла с красивого лица суперинтенданта.

– Нам нужно поговорить, Сильвен, – сказал Гамаш.

Франкёр отступил, поднялся по ступенькам в алтарь.