Эта прекрасная тайна - [135]

– И что тогда сделал брат Матье?

– Попытался подкупить меня. Потом рассердился. Сказал, что вообще исключит меня из хора.

Отец Филипп представил себе, как бы это выглядело: единственный монах, не участвующий в песнопениях. Исключенный из величия. Исключенный из сообщества. Изгой. Погруженный в полное молчание.

Это означало смерть.

– Я должен был остановить его. Иначе он уничтожил бы все. Песнопения, монастырь. Меня. – Бестелесный голос смолк, набираясь сил. А когда снова заговорил, то так тихо, что настоятелю пришлось прижать ухо к решетке, чтобы услышать. – Он замыслил скверну. Вы ее слышали, mon père. Вы понимаете: тут требовались действия.

Да, подумал настоятель, он слышал. Не мог поверить своим глазам и ушам, когда увидел поющего доминиканца в центральном проходе Благодатной церкви. Сначала настоятель испытал потрясение, даже приступ злости. А потом, да простит его Господь, весь его гнев исчез, и он поддался соблазну.

Матье создал песнопение со сложным ритмом. Музыка сломила последний рубеж обороны настоятеля. Пробила стены, о существовании которых он даже не подозревал. И ноты, невмы, прекрасный голос нашли отзвук в сердце Филиппа.

И несколько мгновений настоятель познавал полное и совершенное блаженство. Он исполнился любви. К Богу, к человеку. К себе. Ко всем людям, ко всему сущему.

Но сейчас он не слышал ничего, кроме рыданий в исповедальне.

Брат Люк наконец сделал свой выбор. Оставил пост привратника и убил приора.

Гамаш почувствовал, что его отбросило назад, и попытался тверже встать на ноги. Он ударился спиной о каменную стену, у него перехватило дыхание.

Но гораздо большим потрясением за долю секунды до удара стало осознание того, кто делает это с ним.

Он хватал ртом воздух, чувствуя, как рука Жана Ги лезет к нему в карман. За таблетками.

Гамаш ухватил эту руку, вывернул ее. Бовуар взвыл и стал действовать еще настойчивее. Он молотил руками под собственные завывания, ударял Гамаша по лицу, в грудь. Отбрасывал его назад в отчаянной, целенаправленной попытке добраться до того, что лежит в кармане старшего инспектора.

Ничто больше не имело значения. Бовуар выкручивался, толкался, он бы процарапался сквозь бетон, лишь бы получить заветный пузырек.

– Прекрати, Жан Ги, прекрати! – прокричал Гамаш, понимая, что толку от его призывов будет мало.

Бовуар сошел с ума. Шеф выставил локоть и нажал на горло Бовуара и тут увидел то, от чего его сердце чуть не остановилось.

Жан Ги Бовуар потянулся за пистолетом.

– Всё эти невмы! – рыдал брат Люк.

Он гнусавил, и настоятель представил себе, как брат Люк вытирает сопливый нос длинным черным рукавом монашеской мантии.

– Я поверить не мог. Думал, что это шутка, но приор сказал, что сочинил шедевр. Что его творение родилось после целой жизни, посвященной изучению песнопений. Голоса будут звучать в песнопении. Вместе. Другие невмы – для инструментов. Органа, скрипки и флейты. Он работал над этим много лет, отец настоятель. А вы даже не догадывались!

В молодом голосе звучали обвинительные нотки. Словно это приор совершил грех, а настоятель не справился со своими обязанностями.

Отец Филипп посмотрел сквозь решетку исповедальни, пытаясь увидеть то, что там, по другую сторону. Увидеть молодого человека, за которым он наблюдал еще с семинарии. Присматривал с расстояния, как он рос, как созревал, как выбирал монашеский орден. Как его голос начал долгое путешествие из головы в сердце.

Но путешествие так и не закончилось, хотя ни настоятель, ни приор не узнали об этом. Прекрасный голос застрял комом в горле молодого человека.

После успеха их первого диска, но до раскола Матье и настоятель встретились для очередного разговора в саду. И Матье сказал: время пришло. Хору необходим голос этого молодого человека. Матье хотел работать с ним, способствовать формированию его необыкновенного голоса, прежде чем им завладеет какой-нибудь менее талантливый регент.

Перед этим умер один из пожилых братьев, и настоятель, хотя и неохотно, согласился. Его смущало то, что брат Люк так молод, а монастырь так удален от цивилизации.

Но Матье проявил настойчивость.

И теперь, глядя через решетку на убийцу Матье, настоятель спрашивал себя: на кого же хотел повлиять приор – на самого монаха или на его голос?

Понимал ли Матье, что другие братья могут не захотеть петь такое революционное сочинение? Но если бы ему удалось завлечь в монастырь молодого, не имеющего связей монаха, тот, вероятно, согласился бы.

Матье говорил убедительно, а Люк оказался впечатлительным. Или, по меньшей мере, приору так казалось.

– И что дальше? – спросил настоятель.

Последовала пауза, послышалось прерывистое дыхание.

Отец Филипп не стал настаивать. Он пытался убедить себя, что руководствуется требованием проявлять терпение. Но знал, что им руководит страх. Он не хотел слышать, что произошло потом. Четки свешивались с его руки, губы шевелились. И он ждал.

Гамаш ухватил Бовуара за руку, пытаясь выбить из нее пистолет. Жан Ги издал вопль, крик отчаяния. Он бешено сопротивлялся, махал руками, пинался и бодался, но Гамашу наконец удалось заломить его руку за спину, и пистолет с металлическим лязгом упал на пол.