Эта прекрасная тайна - [133]

Старший инспектор кивнул, давая Бовуару время взять себя в руки.

– Когда это случилось? – спросил он.

Бовуар задумался. Когда? Наверняка несколько недель назад. Месяцев. В другой жизни.

– Вчера днем.

– Пузырек поставил туда не доктор. А если не доктор, то кто? Как ты думаешь?

Бовуар удивленно взглянул на шефа. Ему и мысли такие в голову не приходили, он сразу решил, что пузырек от доктора-монаха. Он отрицательно покачал головой.

Гамаш встал и дал Бовуару еще один стакан воды.

– Есть хочешь? Могу принести тебе сэндвич.

– Нет, patron. Спасибо. Не хочу.

– Настоятель вызвал лодочника, и тот будет здесь приблизительно через час. Мы уезжаем вместе.

– А как же расследование? Убийство?

– За час много чего может случиться.

Бовуар проводил Гамаша взглядом. Он знал, что шеф прав. За час много чего может произойти. И многое может рассыпаться на части.

Глава тридцать четвертая

Арман Гамаш сидел на передней скамье и наблюдал за монахами, служившими одиннадцатичасовую мессу. Время от времени он закрывал глаза и молился, чтобы его план сработал.

У него оставалось меньше часа. А может быть, лодочник уже причалил к пристани. Гамаш посмотрел на настоятеля – тот оставил свое место на скамье и прошел в алтарь, встал на колени и пропел несколько строк латинской молитвы.

Один за другим к нему присоединялись остальные братья.

Вызов, ответ. Вызов. Ответ.

Затем наступило мгновение, когда все звуки смолкли и словно повисли в воздухе. Не молчание, а глубокий общий вдох.

А потом все голоса соединились в хоре, который кроме как величественным и не назовешь. Арман Гамаш почувствовал, что пение доходит до самого его сердца. Несмотря на то, что случилось с Бовуаром. Несмотря на то, что случилось с братом Матье. Несмотря на то, что ожидалось через несколько минут.

Незаметно для Гамаша в церкви появился Жан Ги Бовуар. Уйдя из лазарета, Гамаш оставил Бовуара в странном состоянии – тот то погружался в сон, то снова просыпался, наконец все же преодолел себя и встал. Все тело у него болело. Его состояние совсем не улучшалось, а становилось все хуже. Он как старик прошел по длинному коридору. Плелся, волоча ноги. Суставы у него хрустели. Дыхание было поверхностным. Но каждый шаг приближал его к тому месту, где он должен был находиться.

Не в Благодатной церкви, а рядом с Гамашем.

Дойдя до церкви, он увидел в первом ряду шефа.

Но ноги Жана Ги Бовуара уже проделали максимум того, что могли, и он рухнул на скамью в последнем ряду. Наклонился вперед, ухватившись руками за спинку передней. Не в молитве. Но в некоем потустороннем мире.

А настоящий мир казался таким далеким. В отличие от музыки. Она обволакивала его. Не только снаружи, но и изнутри. Музыка звучала просто и понятно. Голоса, поющие в унисон. Один голос, одна мелодия. Сама простота пения одновременно успокаивала Бовуара и заряжала его энергией.

Здесь не было хаоса. Ничего неожиданного. Кроме воздействия на него этих голосов. Вот что стало для него полной неожиданностью.

Что-то странное словно сошло на него. Он никогда не чувствовал себя так.

Но вдруг он понял, в чем дело.

Покой. Полный душевный покой.

Бовуар закрыл глаза и позволил невмам унести его – со скамьи, из Благодатной церкви. Они понесли его из монастыря, над озером и лесом. И он летел с ними, свободный и ничем не связанный.

Это было лучше, чем парацетамол, лучше, чем оксикодон. Он не чувствовал ни боли, ни тревоги, ни забот. Не стало ни «мы», ни «они», ни границ, ни пределов.

Потом музыка прекратилась, и Бовуар мягко опустился на землю.

Он открыл глаза и огляделся, спрашивая себя, заметил ли кто-нибудь то, что сейчас произошло с ним. Он увидел старшего инспектора Гамаша на одной из передних скамей, а напротив него – суперинтенданта Франкёра.

Бовуар оглядел церковь. Кого-то здесь не хватало.

Доминиканца. Что стало с человеком из инквизиции?

Бовуар повернулся в сторону алтаря и тут заметил быстрый взгляд, брошенный Гамашем на суперинтенданта.

«Господи боже, – подумал Бовуар. – Как же он его ненавидит!»

Арман Гамаш снова перевел взгляд на монахов. Пение прекратилось, и настоятель опять остановился в центре погрузившейся в молчание церкви.

И вдруг в тишине раздался голос. Тенор. Поющий.

Настоятель посмотрел на братию. Братия посмотрела на настоятеля. С широко распахнутыми глазами, но закрытыми ртами.

Однако чистый голос продолжал пение.

Настоятель стоял над облатками и чашей с вином. Телом и кровью Христа. Вода замерла каплями в воздухе в застывшем благословении.

Прекрасный голос звучал отовсюду, он словно соскользнул по столбам неяркого света и завладел церковью.

Настоятель повернулся к своей немногочисленной братии. Посмотреть, не потерял ли кто-то из них рассудок, найдя взамен голос. Но увидел только троих полицейских. Они сидели порознь. Наблюдали. Молчали.

Потом из-за памятной доски святого Гильберта появился доминиканец. Брат Себастьян медленно, торжественно вышел на середину церкви. И остановился там.

– Я вас не слышу, – пропел он в жизнерадостном темпе. Гораздо быстрее, легче, чем в любом григорианском песнопении, когда-либо звучавшем в церкви. Латинские слова заполнили воздух. – У меня банан в ухе.