Эта прекрасная тайна - [127]

Он знал, что может сделать это. Убить Франкёра. Оставить его тело на съедение волкам и медведям. А потом вернуться в монастырь и сказать брату Люку, что суперинтендант отправился прогуляться и скоро вернется.

Как все стало бы просто. Как хорошо. Насколько лучше стал бы мир, если бы Франкёра утащили в лес волки. И сожрали.

«Неужели никто не избавит меня от этого мятежного попа?»

Слова короля снова всплыли в памяти, и в первый раз в своей жизни Гамаш до конца осознал весь их смысл. Понял, как происходят убийства.

Бедствие приблизилось к нему. Холодное, расчетливое, совершенное. Оно настолько переполнило Гамаша, что последствия перестали его волновать. Он хотел одного: чтобы этот человек исчез.

Он сделал шаг вперед, но заставил себя остановиться. Недавно он остерегал Бовуара, а теперь забыл о собственных словах. Позволил Франкёру выбить его из колеи. И человек, посвятивший жизнь предотвращению убийств, сам чуть не стал убийцей.

Гамаш на мгновение закрыл глаза, а открыв их, подался вперед и заговорил шепотом, но абсолютно спокойно. Он говорил прямо в лицо Франкёру:

– Вы зашли слишком далеко, Сильвен. Слишком раскрылись. Слишком много сказали. Если прежде у меня и оставались сомнения, то их больше нет.

– Вы упустили свой шанс, Арман, когда арестовали Арно. Тогда вы не решились. И сейчас тоже колебались. Вы могли вырвать телефон у меня из руки. Могли увидеть послание. Думаете, почему я здесь? Ради вас?

Гамаш прошел мимо Франкёра в сторону от монастыря, в лес. Он шел по тропе, пока не оказался на берегу озера. С рассветом появится лодочник, и Жан Ги отправится в Монреаль. А он останется один на один с Франкёром. И тогда они смогут разобраться между собой.

Гамаш знал, что у каждого моря есть свой берег. Он долгое время находился в плавании, но теперь ему показалось, что он увидел берег. Конец пути.

– Bonjour.

Забывшись в своих мыслях, Гамаш не заметил приближения человека. Он быстро повернулся и увидел, что ему машет брат Себастьян.

– Я пришел извиниться за то, что так резко ушел сегодня из Благодатной церкви. – Доминиканец пробрался между большими камнями и остановился перед старшим инспектором.

– Не стоит извиняться, – сказал Гамаш. – Я проявил несдержанность.

Они оба знали, что это правда и что Гамаш вел себя так намеренно. Несколько минут они молча простояли на каменистом берегу, услышали далекий зов гагары, а потом почти в полной тишине – прыжок рыбы. От леса исходил приятный запах. Хвойных деревьев и опавших листьев.

Перед этим Гамаш думал о своем столкновении с Франкёром. А теперь вернулся мыслями к убийству.

– Вы сказали, что вам дано поручение найти гильбертинцев. Закрыть наконец многовековое дело, открытое инквизицией. И еще вы говорили, что их выдала картинка на обложке компакт-диска.

– Верно.

Ответ прозвучал невыразительно. Он мог бы без конца скользить по поверхности озера, не оставляя за собой ни малейшего следа.

– Но по-моему, есть много такого, о чем вы мне не сказали. Даже церковь не стала бы так долго точить зуб на кого-то.

– Дело не в зубе, а в интересе. – Брат Себастьян показал на плоский камень, на котором стоял Гамаш, и они оба сели. – Заблудшие дети. Братья, скрывшиеся на прискорбно долгое время. Мы хотели предложить мир. Найти их и заверить, что им ничто не угрожает.

– Так ли? Ни один человек в здравом уме не поплывет в одиночку в лодке по незнакомому озеру в дикой глуши. И к тому же в густой туман. Если только не его обязательства. Если только его не гонят кнутом или в конце пути его не ждет сокровище. Или и то и другое. Почему вы здесь? Что вы ищете на самом деле?

Небо светлело. Холодный серый свет с трудом пробивался сквозь туман. Поплывет ли лодочник в такую погоду?

– Мы вчера говорили о невмах. Но знаете ли вы, что они такое? – спросил доминиканец.

Этот вопрос, хотя и неожиданный, не застал Гамаша врасплох.

– Первые музыкальные ноты. Невмы предшествовали появлению нот.

– Oui. Мы склонны думать, что пятилинейный нотный стан существовал всегда. Скрипичный и басовый ключ, ноты, паузы. Аккорды и регистры. Но они появились в мире не сразу. Они эволюционировали. Из невм. А невмы обозначали движение руки. Показывали образ звука.

Брат Себастьян поднял руку и сделал ею несколько движений – вправо-влево, вверх-вниз. Рука изящно скользила в прохладном осеннем воздухе, а брат Себастьян напевал себе под нос.

У него был приятный голос. Прозрачный. Чистый. Задушевный. И Гамаш невольно забылся под его пение, зачарованный движением руки и успокаивающим звуком.

А потом пение и движение руки прекратились.

– Слово «невмы» происходит от греческого «дыхание». Монахи, первыми озаботившиеся записью песнопений, полагали, что чем глубже мы дышим, тем больше втягиваем в себя Господа. А во время пения дыхание самое глубокое. Вы когда-нибудь замечали, что чем глубже вы дышите, тем спокойнее становитесь? – спросил монах.

– Замечал. Как на протяжении тысяч лет замечали индусы, буддисты и язычники.

– Совершенно точно. В каждой культуре, каждом духовном веровании есть та или иная форма пения или медитации. И в их основе лежит дыхание.

– Так при чем тут невмы? – спросил Гамаш, держа одну руку другой, чтобы не мерзли пальцы.