Эта необычная Польша. Захватывающая история о переезде в Восточную Европу и различиях менталитетов - [12]

Мой строгих правил папа наполовину был поляком. Его мама, моя бабушка, была полькой. Родилась и выросла она на Украине, но жила в небольшой польской деревне, населенной поляками. В детстве баба Броня говорила только на польском, ходила в польский костел[4] и посещала польскую школу, в которой тоже училась на польском.

Когда бабушка Броня достигла возраста, чтобы называться пани Броня, она встретила своего будущего мужа, который был украинцем. Молодые люди поженились и жили долго и счастливо, пока смерть не разлучила их.

У них родилось двое детей — мой папа Слава и его сестра Эла.

Маленький Слава тоже был крещенный в польском костеле, но вырос на Украине, а потом перебрался вместе с родителями в Казахстан.

Папа всю жизнь гордился своим происхождением. Всегда и везде, при каждом удобном случае он повторял, что он поляк. У Вячеслава Борисовича даже был коронный польский номер, которым он с удовольствием хвастался, находясь в обществе. Где-то папа Слава услышал детский стишок:

Nie pieprz, Pietrze, pieprzem wieprza,

Wtedy szynka będzie lepsza[5].

Для не знающего польского языка произнести это ужасно трудно. Запомнил Вячеслав Борисович стишок плохо, но приблизительно сообразил, что в предложении очень много шипящих.

И сколько я себя помню, будучи в компании, полковник любил произвести впечатление на окружающих, повторяя строчки из стихотворения. Получалось плохо, но, поскольку окружающие ничего не смыслили в польском языке, впечатление он производил большое. Обычно после произнесенного набора слов, которые он безуспешно пытался повторять, все дружно начинали аплодировать.

Учитывая происхождение полковника, я хоть чуть-чуть осмелилась понадеяться на то, что Томаш понравится моему отцу. Хотя бы немного.

Я решила заранее подготовить обоих и предусмотреть все возможные сценарии. Пану капитану я рассказала, что папа — полковник, человек непростой и служил не только в армии, но и занимал руководящую должность в соответствующих службах, где занимался поисками шпионов. При слове «шпион» у Томаша загорелись глаза, и он буквально требовал быть представленным как можно скорее.

С полковником я провела отдельную беседу. Объяснив, что в свои почти тридцать я, кажется, наконец могу начать думать о мальчиках, тем более как раз таковой подвернулся. Я долго думала, как сообщить, что мальчик — иностранец, но не шпион, а просто летчик.

Полковник слушал с настороженным и серьезным видом, как будто на кону была судьба всей страны. Вячеслав Борисович забарабанил пальцами по столу, прищурив один глаз, а вторым сверля меня, спросил:

— А чем он занимается?

— Он летчик, — с дрожью в голосе ответила я.

— Ну что ж. Хорошая профессия. А звать его как?

И тут наступил тот момент, который я так долго оттягивала.

— Томаш.

Полковник вздрогнул. Застыл с сигаретой и упер в меня свой пристальный взгляд чекиста[6].

— То… Как?

— Томаш.

Полковник понял, что не ослышался. Он моргнул и хрипло выдал.

— Иностранец???

— Ну да. Поляк.

Вячеслав Борисович побагровел и заморгал чаще.

— Что ты говоришь, он здесь делает?

— Летчик, говорю же. Летает там, где я летала.

Кажется, работа в КГБ и поимка шпионов оставили такой неизгладимый след в его душе, что при слове «иностранец» он автоматически готов был изловить подлеца, допросить с пристрастием и выслать туда, откуда он приехал.

Но с тех пор, когда иностранцам в страну въезд был строго запрещен, прошло много времени, и теперь не только к нам в страну приезжают иностранцы, но и мы сами можем стать иностранцами, поехав в другую страну. Однако потенциальное наличие шпиона в семье полковника все же настораживало.

Отец посмотрел на меня с подозрением, но вслух только сказал:

— Хорошо, когда встреча?

— Я с ним поговорю и дам знать.

— Договорились, — сказал папа без особой радости в голосе.

Я радовалась, что наконец все рассказала, но, конечно, не сказала самого страшного, что мы уже почти год живем вместе. Полковнику тяжело было бы с этим смириться. В его мечтах в свои почти тридцать я должна была выйти замуж невинной девушкой во всех смыслах этого слова. Связь с иностранцем и проживание с ним под одной крышей выходили за рамки приличий, по мнению Вячеслава Борисовича.

Придя домой, я тут же доложила пану капитану о разговоре с потенциальным папой и о моих переживаниях.

— Да не переживай, не съест же он меня, — подтрунивал надо мной мой польский сожитель.

Я немного вздрогнула при слове «съест». Взгляд у полковника порой бывал такой, что создавалось впечатление, что и правда может кого-нибудь съесть или даже проглотить целиком.

— Не съест. Наверное. По крайней мере, я надеюсь, что он этого не сделает.

— Мы с ним дагаваримся, — пытался поддержать меня мой польский друг.

День Х настал. Решено было идти в ресторан и непринужденно пообщаться за обедом, если такое вообще возможно, учитывая, что полковник уже заранее подозревает моего избранника в шпионаже.

Мы с Томашем пришли немного раньше и заняли столик. Ровно в назначенное время и ни минутой позже входная дверь ресторана открылась, и на пороге появился полковник во всей своей красе.

Одевался папа всегда с иголочки — выглаженные рубашки, брюки с идеальными стрелками, так что мимо пролетающие мухи могли порезать крылышки о стрелки его штанов. Туфли, начищенные до блеска. Волосы уложены ровными рядами, аромат мужского одеколона чувствовался издалека.