Эстонская новелла XIX—XX веков - [28]

На третью весну Пуню уже стал «выкидывать штучки», как выразился пастушок. Бычок с диким ревом вылетал из хлева, а вечером, наевшись вволю на пастбище, размеренным шагом возвращался домой, тихонько мыча. И когда крошка Юку говорил: «Мама, слышишь, как Пуню поет!» — Ээве казалось, будто она попала в какой-то другой мир — так она была счастлива.

Когда той же осенью, к моменту уплаты аренды, опять была нехватка в деньгах, Яан сказал:

— Иба, я и в этом году возьму еще из твоих денег десять рублей.

Ээва только вздохнула:

— Бери с богом, авось, в будущем году Пуню нам все вернет! — И тут же добавила: — Ну, Яан, принести разве опять весной с мызы теленка?

— Что ж, хоть у нас и будет теленок от Пуню, можно, конечно, взять еще одного Пуню… Красивое животное!

Как счастлива была Ээва!

Наконец этот будущий год наступил. Пуню исполнилось уже три с половиной года — пора было его вести на базар для продажи. Ярмарка устраивалась осенью. Ээва все еще из своих рук кормила Пуню. Бычок был как мяч; красивый, круглый, крупный. Он был такой длины, что Яан иногда, смеясь, говорил: «Ему бы подставить под живот еще одну пару ног!»

В ярмарочный день хозяева спозаранку отправились с Пуню в дорогу. Хоть сначала он заупрямился, но, привязанный за рога к задку телеги, двинулся за всеми. Куда деваться! А сзади еще пастушок подхлестывал хворостиной…

Высоко на возу сидели Яан с Ээвой. Яан вырядился в длиннополый кафтан, надел рукавицы: эстонец уже ранней осенью надевает рукавицы. Молча, не говоря ни слова, сидели они на возу.

Ээва думала: «Дали бы нам хорошую цену!» А у Яана в голове бродили совсем другие мысли. Ему казалось очень странным, что вот они погнали Пуню и тот покорно пошел.

«Такова жизнь, — подумал Яан, — тебя привязали за рога, хозяин с хозяйкой сидят на возу и правят, а пастух, отощавший, в длинном, болтающемся кафтанишке, ноги в постолах, в руке длинная хворостинка, худющий как сам голод, плетется за тобой и хлещет тебя то послабее, то посильнее, если ты вздумаешь заартачиться. Занятная картина! А ты, Пуню, бредешь, и голод тебя подгоняет!»

Он мысленно представил себе, как он обошелся бы с Пуню, если бы тот заупрямился. Кто пожалеет животное? «Хорошенько его!» И пастух-голод подхлестывает.

Яан почувствовал себя скверно; он даже пожалел, что отправился на ярмарку.

Они выехали на шоссе.

Ох, какой звон бубенцов, какое движение! Смотри в оба, не то затопчут тебя! Яану стоило больших трудов править лошадью.

— Эй, хозяин, сколько хочешь за быка? — послышался вдруг визгливый голос около Яана. Перед ним на дороге стоял перекупщик, ловец простаков крестьян.

— Восемьдесят рублей, — ответил Яан спокойно.

— Хе-хе-хе! — засмеялся стоявший на краю дороги перекупщик. — Ты что, одурел?

Яан едет дальше.

— Шестьдесят рублей! — предложил покупатель.

— Восемьдесят!

— Шестьдесят пять! — закричал мясник.

— Восемьдесят!

— Семьдесят рублей! — закричал тот и побежал вслед. — Возьми деньги. Рехнулся, что ли? Семьдесят рублей! Эй, хозяин, стой, стой! Семьдесят рублей!

Яан прибавил ходу.

— Семьдесят пять! Слышишь, свинья, останови!

Яан не обращал на него внимания.

— Девяносто рублей! — взвизгнул мясник и громко загоготал.

— Отдавай! — прошептала Ээва.

— Да ну его! Он же просто дурачит, — ответил Яан.

Добрались до самой ярмарки. Тут-то и началась настоящая торговля.

Были тут и толстяки с мясистыми носами, и тощие с длинными носами, и мужчины в зеленых картузах, и женщины в шляпах. Все они сновали между телегами и выбирали скотину.

— Что, Рыжий продается? — задавали обычно вопрос, и после ответа «продается» начиналась торговля.

Яан запрашивал восемьдесят. Ему предлагали семьдесят пять, семьдесят, а иные только шестьдесят рублей.

Какой-то высокий молодой господин возвращался несколько раз, прицениваясь к Пуню. Он-то и предложил семьдесят пять.

— Послушай, милый человек, — наконец сказал он, возвращаясь опять к телеге. — Будь же разумным и уступи!

— Не могу, барин!

— Почему?

— Сами посудите — аренда высокая, никак не справиться, — начала Ээва. — Надо выручить с быка аренду за полгода. — И она пошла перечислять все налоги и расходы: в церковь, в школу, в волость, кузнецу, портному — всюду, — а хлеб стал дешевый.

Тем временем господин внимательно осматривал Пуню со всех сторон, совсем как хороший врач больного, — даже пропустил его хвост сквозь пальцы.

— Семьдесят шесть рублей крайняя цена! — сказал он серьезно.

— Может, барин прибавит? — заикнулась Ээва.

Глаза господина заблестели.

— Слушай, старина, ты что это, нищий, что ли? — сказал он сердито. — Я уже набавил тебе рубль. Бери! Такой цены никто тебе не даст. Solche dumme Menschen, diese Bauern[7], — пробормотал он под нос.

Яан размышлял. Ээве стало жалко своего быка.

— Ну, решай скорее! — рявкнул господин. — У меня нет времени!

Он немного подождал.

— Может, барин приплатит хоть еще на булку? — запросила Ээва.

— А сколько ты сама тогда стоишь? — резко спросил барин, повернулся и пошел; сидевшим на телеге не было слышно, что он добавил по-немецки.

Вдруг барин повернулся и сердито спросил, глядя на красивого быка:

— Семьдесят шесть рублей — идет?

— Будь по-вашему! Идет! — крикнул Яан.