Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков - [25]
3. Элемент размышления в романе
Благодаря иронии, позволяющей преодолеть опасность абстракции, присущую роману, все его элементы вступают в отношение с отсутствующей целостностью. Это означает, что в романе целостность существует лишь благодаря перечню всех частей подразумеваемой концептуальной системы, и ничто в этой совокупности не обладает имманентным смыслом вне зависимости от этого перечня. Это всё та же процессуальность романа, которая должна установить композиционное единство между разнородными элементами.
В романе композиция контингентных элементов посредством иронии находит своё воплощение в «биографии», которая изображает поиск целостности со стороны героя: «внешняя форма романа – главным образом биографическая» (TdR, 104). В этом смысле любой роман является, как пишет Флобер в отношении Госпожи Бовари, «биографией»>2, в которой идеал воплощается в определённом индивидууме: «центральная фигура биографии приобретает значение только через своё отношение с миром идеала, который восстаёт, чтобы подчинить её себе; но такой мир становится реальностью, единственно благодаря тому, что он живёт в данном индивидууме, и в силу совершения этого опыта» (TdR, 104–105). Так возникает – в биографической форме – жизнь «проблематического индивидуума»: контингентный мир и проблематический индивидуум в действительности обусловливают существование друг друга, поскольку если бы индивидуум не был бы проблематическим, – как в органичности греческого эпоса – его цели были бы всегда достижимыми. Истинная опасность возникает только тогда, когда внешний мир потерял имманентность смысла, и целостность, более не органичная, – или как говорит Лукач, не являющаяся более «идеей», в смысле имманентной идеи в мире – становится «идеалом», который нужно искать. В конце концов, суть внешнего мира становится теперь «непреодолимой пропастью межу существующей реальностью и идеалом, который должен быть» (TdR, 105), и роман становится поиском утраченной целостности, другими словами, попыткой героя как проблематического индивидуума воплотить свой идеал. Это неизменно является негативным и нереальным, как неизменно нереальной остаётся возможность, чтобы мир обрёл форму органичной целостности, и чтобы части этого мира соединялись бы в такой органичности. Из этого следует «непредставляемость» этих частей, и то, что они становятся объектами только лишь для «размышления» (TdR, 106). Как мы увидим, это будет в полной мере отражено в модернистском романе.
Из всего этого вытекает основополагающая незавершённость романа, его «неограниченность», его представление – как произведения, всегда «открытого». Роман как описание мира разъедается изнутри размышлением, поскольку мир остаётся неизменно нечувствительным к любой попытке изображения: и в самом деле, если верно, что «процесс, задуманный как внутренняя форма романа, – это путь к себе проблематического индивидуума… вплоть до ясного самосознания», то также верно, что «Достигнув самосознания, обретённый идеал проливает свет – да, свет как смысл жизни – на имманентность жизни; но раскол между бытием и долженствованием не исчезает, и не может быть уничтожен даже там, где он имеет место быть, а именно в романе» (TdR, 107). В конце своего пути, который также есть и конец романа, герою, другими словами – проблематическому индивидууму самого романа удаётся, и правда, «пролить свет» на смысл жизни, но этот обретённый смысл составляет только его самосознание: этот элемент размышления не избавляет мир от его конечности и контингентности, так как наоборот подчёркивает раскол между бытием и долженствованием. Так, в романе, через размышление,
достигается лишь максимум приблизительности, глубочайшее и напряжённейшее озарение человека, вызванное смыслом его жизни… и это чистое видение смысла – это самое большее, что может дать жизнь, единственное, ради чего стоит подвергать опасности целую жизнь, единственное, ради чего стоит противостоять этой борьбе. (TdR, 107–108)
Сложность диалектики романа задана тем, что нарастающей потере надежды героем соответствует обнаружение им, нарастающее в той же степени, отсутствия смысла. Это понимание заставляет появиться смысл лишь на краешке горизонта, как свет, который проникает в имманентность жизни, не уничтожая расстояние, разделяющее должно-быть от бытия. Роман выявляет, таким образом, взаимозависимость между идеалом и бессмысленностью контингентности мира. Речь идёт о той самой взаимозависимости, которая существует между романом как сотворённой целостностью и размышлением. В самом деле, если роман может представать в целостности в конце пути героя, когда появляется «глубочайшее и напряжённейшее озарение человека, вызванное смыслом его жизни», тем не менее, элемент размышления заявляет об абстрактности этого «чистого видения смысла»
