Естественная история воображаемого. Страна навозников и другие путешествия - [36]

II. 1982

4 ЦАРЬ МЕДУЗ

Человек — всего-навсего наблюдательный пункт, затерянный в странности.

Поль Валери

Элизабет

Змеиное пристанище

Должен признаться, что был весьма удивлен, когда по прибытии к скурупеям не обнаружил у них ни одной женщины. Мужчины по большей части восседали перед своими хижинами, наигрывая на пузатых флейтах, чье название вылетело у меня из головы, и вид имели такой, будто они здесь совсем ни при чем, — что не сулило ничего хорошего. Казалось, где-то рядом нависла угроза, ничем, впрочем, вроде бы не оправданная. Жара вечного лета вкупе с росшими вокруг хижин бананами и кокосовыми пальмами — все это складывалось в декорацию безмятежной жизни, где только и оставалось, что ждать, пока протечет время.

Прогуливаясь в одиночку по городку, я несколько раз пытался зайти в хижину, которая казалась менее охраняемой, нежели остальные. И всякий раз на пути внезапно вырастал хозяин и решительно преграждал мне проход, но я все же успевал заметить в царящем внутри полумраке пару странно поблескивающих глаз.

Я собирался уже уезжать, так и не разгадав эту загадку, когда прошел слух, что проезжающий через эти края султан Сонафпура разбил неподалеку от городка шатер, намереваясь отдохнуть там, коротая время, пока спадет полуденный зной. Не знаю, как он узнал о присутствии европейца, но, так или иначе, султан передал мне через посланника приглашение разделить с ним «скромную» трапезу. И вполне естественно в ходе беседы я спросил его о странном поведении жителей, которых посетил накануне.

— Поблескивающие в полутьме глаза, — объяснил он, — принадлежат змеям, огромным удавам, которых туземцы заклинают игрой на флейтах и в которых находят убежище женщины, стоит им забеременеть, поскольку мужья, не в силах переносить жен в этом чудовищном состоянии, делают их жизнь непереносимой. Удав, питающийся в основном яйцами — уж лучше поставлять их ему каждое утро, иначе он может проглотить своего хозяина, — не в состоянии переварить женщину и позволяет ей жить за его счет, питаясь продуктами, которые он проглатывает, не потрудившись разжевать. Когда рождается ребенок, ей нужно только пощекотать стенку своего тайника, чтобы змея их одного за другим отрыгнула — первым всегда ребенка, — в полном здравии и к вящей радости отца, который смотрит, как они рождаются, и тут же погружает в лоханку со свежей водой, где моет их и растирает с самым что ни на есть чистосердечным пылом.

Так бывает, — сказал султан, — когда все проходит гладко. Но случается, что, обманув бдительность заклинателя, удав уползает в заросли, и там, в тщательно обустроенном им гнезде из листьев, и рождаются мать и дитя, каковых он впредь считает своими и приносит им каждое утро еду, готовый, лишь бы им угодить, сам от нее отказаться.

Отец, невзирая на страх перед тиграми, пускается, естественно, в погоню, в надежде вернуть свое добро; он отыскивает обиталище удава и, прячась в тени дерева или камня, дожидается, пока тот уползет, чтобы вмешаться. Слух у змей не очень тонкий, зато сзади головы есть нечто вроде глаз, и удав тут же замечает человека, проскальзывает к нему так, что тот ни о чем не догадывается, и душит, обвив жуткими кольцами своего прекрасного, чудовищно мускулистого тела. К ногам охваченных ужасом матери и ребенка он бросает уже всего-навсего тряпичную куклу, ну а те, если не произойдет ничего непредвиденного, остаются в его власти до конца своих дней.

Меня глубоко впечатлила эта беседа с султаном, и лишь на корабле, который увозил меня в Европу, болтая со служившим в этой провинции английским чиновником, я узнал ее подноготную. Султан оказался там отнюдь не случайно: в окружении лучших специалистов своего двора он охотился на беглого удава, беременного матерью и ребенком, как о том рассказывалось, ему удалось его поймать и запереть в большой сундук, каковой он и поспешил доставить к себе во дворец.

Там он присутствовал при родах и, преисполнившись от этого небывалого вожделения, немедля сделал новорожденную мать своей любовницей, устроив в ее честь празднества и пышное пиршество; удав же, посреди арены, был передан на попечение вооруженным пиками слугам, коим было велено предать его смерти.

Веронике

Царь медуз

Медузы выбираются каждый вечер на берег, домогаясь девушек на выданье. И каждый вечер поют так мрачно и заунывно, что уже никто больше не спит в рыбачьем домике на берегу моря, так что отец встает и подает знак старшей дочери встать и пойти с ним. И юная девушка встает. «Не накинуть ли что-нибудь, куда мы идем?» — «Не важно, — говорит отец, — просто пройдемся чуть-чуть и посмотрим, откуда эти крики». И через приоткрытую дверь теперь особенно хорошо слышен хор стенаний, рыданий, завываний, смешанных с рычанием и замогильным хрипом. «Выйдем на минутку, — говорит отец собравшимся домочадцам, — и вернемся». И отталкивает младшенькую, что хотела было пойти с ними. И он шагает со старшей дочкой по берегу, и медузы тут как тут, в тени волны, под луною, зырятся своими сверкающими зенками, всплескивают ручищами — и отец разговаривает с дочерью. Пытается ее развлечь, в очередной раз рассказывает историю — кому как не ему ее знать, свою собственную историю, — о затерянном в море после кораблекрушения моряке, вцепившемся в какой-то обломок, готовом сдаться, который вдруг видит, как по водам к нему направляется дева со светильником в руке и показывает ему вынырнувшую из ночи лодку с двумя веслами, совсем рядом. И моряк, на исходе сил, забирается в лодку, берется за весла и на рассвете следующего дня видит берег. Спасен. Почуяв под ногой сушу, он бежит на огонек в окне дома. Его усаживают у очага, дают краюху хлеба, которую он макает в миску с горячим молоком, и он рассказывает свою историю про лодку… Он вскакивает, бросается на берег, а лодки там нет. Но он же тащил ее по песку! Нет ничего, только одно весло. Он подбирает его и возвращается с ним домой. Об этой истории пошла молва, к нему стали приезжать издалека, чтобы взглянуть на весло девы, достаточно до него дотронуться — и ты исцелен. И отец рассказывал, и дочь слушала, и медузы смотрели. Как вдруг одна из них, самая дородная, выскочила, обхватила девушку своими длинными липкими руками и утащила с собой. Девушка испустила крик и смолкла, и отец увидел, как она исчезает с медузой в морской пучине. А за ними и остальные медузы. И воцарился покой, ничего, кроме шума ветра и волн. И отец вернулся в свой бедный домишко, одиноко притулившийся у самого синего моря, и толкнул дверь, и все они были тут как тут, на ногах, мать, трое братьев, двое сестер — средняя и совсем младшенькая — все столпились с мучительным вопросом. И отец сказал только: «Она не вернется, уже поздно, пора спать». И ушел в свою комнату вместе с матерью, и каждый отправился в свою постель, и среди ночи младшая сестра проснулась, потому что ей послышался всхлип, внутри или снаружи, она бы не взялась сказать, она проскользнула в кровать к своим родителям и вновь заснула.