Естественная история разрушения - [23]

К этому безумному видению гибели нельзя не добавить, что и фактически пионерами бомбовой войны – Герника, Варшава, Белград, Готтердам – стали немцы. И размышляя о ночных пожарах Кёльна, Гамбурга и Дрездена, мы должны вспоминать и о том, что еще в августе 1942-го, когда авангард 6-й армии вышел к Волге и многие мечтали, как после войны поселятся в усадьбах среди вишневых садов на тихом Дону, город Сталинград, который в ту пору, как позднее Дрезден, был переполнен беженцами, подвергся налету тысячи двухсот бомбардировщиков и что во время этого налета, вызвавшего прилив энтузиазма у немецких войск, погибло сорок тысяч человек[128].

Писатель Альфред Андерш

Немецкая литература имеет в лице Альфреда Андерша один из самых здравых и самостоятельных талантов.

Альфред Андерш. Авторский текст с клапана обложки

Литератор Альфред Андерш всю свою жизнь не был обделен ни успехом, ни неудачами. До 1958 года, года его «эмиграции» в Швейцарию, он как руководитель радиоредакций, издатель журнала «Тексте унд цайхен» и ведущий мастер художественно-документальных репортажей в Германии (как он сам писал матери)[129] занимал ключевое положение в развивающемся литературном процессе Федеративной Республики. Позднее он, частью намеренно, частью недобровольно, все больше отходил на задворки. О одной стороны, такие понятия, как периферия, обособление, выход и бегство во многом определяли образ, созданный и пущенный в обиход самим Андершем, с другой же – это почти ничего не меняло в том факте, что на самом деле он, как показывает имеющийся теперь в нашем распоряжении биографический материал, нуждался в успехе и зависел от успеха сильнее, чем большинство его пишущих современников. Из писем к матери явствует, что для Андерша значимость собственной его работы играла далеко не последнюю роль. «Передача об апостолах станет маленькой сенсацией»; злободневная пьеса против антисемитизма, которую он пишет в 1950-м, это «лучшее, что я когда-либо писал… намного лучше, нежели „Профессор Мамлок“ Фридриха Вольфа»; в Мюнхене Андерш видит себя «яркой восходящей звездой»; во время Франкфуртской книжной ярмарки издательство «устроит грандиозный прием» по случаю выхода его романа «Занзибар», на который, кстати, как он сообщает в том же письме маме, профессор Мушг, «крупнейший литературовед из ныне живущих… написал чудесную рецензию». Затем Андерш снова сочиняет «большую радиопьесу», пишет «большую новую повесть» или «подготовил большую радиопередачу». А когда его «Любитель полутени» печатается с продолжениями в «Нойе цюрхер цайтунг», он обращает внимание мамы, что «эта эксклюзивная газета…» принимает к публикации «только самое лучшее»[130]. Подобные высказывания характерны не только для вечного стремления самоутвердиться, определяющего в отношении Андерша к матери, но и для его жажды успеха и публичности, которая резко контрастирует с идеей приватного и анонимного героизма, каковой он как внутренний эмигрант с удовольствием пропагандирует в своих книгах. «Большой» в самооценке и самопредставлении Андерша, во всяком случае, слово ходовое. Он хотел стать большим писателем, который пишет большие произведения, ходит на большие приемы и, по возможности, затмевает в подобных случаях всех конкурентов, как, например, в Милане, «где Мондадори (так Андерш пишет в отчете о своем успехе) устроил прием в честь меня [обратите внимание на очередность] и французского писателя Мишеля Бютора», на котором он, Андерш, «двадцать минут говорил по-итальянски» и снискал «бурные аплодисменты», тогда как Бютор, который говорил следом за ним «по-французски», видимо, аплодисментов вовсе не удостоился[131].

В плане внутреннего руководства и направленности образцом большого писателя, на который изначально ориентировался Андерш, был, как известно, Эрнст Юнгер, вышедший из гитлеровской эпохи, становлению которой способствовал, благородным изоляционистом и защитником Запада. Что же до писательского успеха и славы, то здесь мерилом служил Томас Манн. Весьма показательны в этой связи воспоминания Ханса Вернера Рихтера, где об Андерше говорится: «Он был честолюбив. Честолюбив не как другие, нет, его честолюбие простиралось куда дальше. Мелкие успехи он принимал как должное, особо не обращал на них внимания, его целью была слава, причем не будничная. Будничную славу он считал в порядке вещей. Его целью была слава, выходящая далеко за пределы времени, пространства и смерти. Он говорил об этом, не стесняясь, без тени самоиронии. Однажды, в самом начале, когда мы сообща издавали журнал „Дер руф“, он сказал в довольно многочисленной компании сотрудников и друзей, что не только сравняется с Томасом Манном, но и оставит его позади. Те, кто сидел тогда вокруг него, ошарашенно промолчали. Никто не сказал ни слова, только вот Фред не уловил озадаченности в этом молчании, наверно, счел его одобрительным»[132]. Действительно, на первых порах расчеты Андерша как будто бы оправдывались. «Вишни свободы» вызвали немало споров и, не в последнюю очередь именно поэтому, имели большой успех. «За кратчайшее время, – пишет Штефан Райнхардт, – имя Андерша… в Федеративной Республике приобрело огромную популярность»