Есть женщины в русских селеньях - [13]

— Что-нибудь придумаем.

Каждый вечер, после того как последний немец, поужинав, уходил из столовой и вся посуда девушками была вымыта, кто-нибудь из них оставался делать последнюю уборку. В один из вечеров, когда очередь была за Симой, та увидела, что в опустевшей столовой осталась и Саша, которая что-то подсчитывала за буфетной стойкой. Закончив подсчеты, Саша подошла к Симе, протиравшей пол, и сказала:

— Давай я за тебя сегодня закончу. У тебя ведь дома хлопот много, а мне спешить не к кому.

— Ой, спасибо тебе, Верочка! — обрадовалась Сима.

— И завтра с утра не приходи. У немцев не то учение какое-то, не то проверка — завтрак будет позже. Приходи к девяти. Так шеф велел.

Обрадованная Сима ушла.

Оставшись одна, Саша домыла полы, а затем, взяв ковшик и ведро чистой воды, подошла к большому фикусу, стоявшему в кадке посреди зала. Два таких фикуса «шеф» реквизировал у кого-то из жителей Николаевки, желая придать вверенной ему столовой более уютный вид. Один фикус стоял в зале для офицеров, другой — в зале для солдат. Саша выбрала все окурки сигарет, натолканные в кадки с фикусами посетителями, разрыхлила щепкой землю, полила оба цветка. Кажется, все сделано... С удовлетворением посмотрев на свою работу, Саша вышла из столовой. Сторож, куривший на крылечке, запер за нею двери.

Утром столовая открылась в обычное время. Из ее трубы струился дым, все окна были освещены. Немецкие офицеры, унтеры, солдаты входили каждый в свой зал, рассаживались за столами, на которых уже лежали вилки и ложки, стояли тарелки с нарезанным хлебом. Только буфет, который обычно открывался одновременно с дверями столовой, почему-то был еще закрыт, хотя клиенты и привыкли к поистине немецкой аккуратности «фройлен Веры».

Уже почти все места за столами были заняты, но почему-то ни одна из официанток не появлялась в залах, раздаточное окно было все еще плотно закрыто. Восемь часов, начало девятого... В эти минуты обычно уже начинали подавать завтрак. Сидевшие за столами недоумевали: в чем дело? Куда делся весь персонал столовой?

Два взрыва прогремели почти одновременно.

К месту происшествия сбежались немцы со всей Николаевки. Из вышибленных взрывной волной окон столовой валил дым, доносились стоны.

В столовой погибло восемьдесят немецких офицеров и больше сотни солдат. Гитлеровцы искали виновников по всей Николаевке, но не нашли. Да и не могли найти: из села еще ночью исчезли все, кто работал в столовой. А Сима убежала из села сразу, как только услышала о происшедшем: хотя она и была непричастна к этому, но поняла, что ее непременно заподозрят.

Все это Саша узнала только через некоторое время, уже в Старом Осколе, до которого она благополучно добралась вместе с Лидой. Узнала о том, что заблаговременно удалось уйти и повару — он вместе с Лидой готовил диверсию по заданию партизанского штаба, представителем которого в Старом Осколе был Шевченко. К нему доложить о выполнении задания Саша явилась сразу же, как только возвратилась в Старый Оскол.

Шевченко был рад ее возвращению:

— Выбралась! А ну рассказывай, рассказывай, как ты фашистов из своего буфета угостила!

— Я не из буфета! — улыбнулась Саша. — Я цветочки им преподнесла.

— Молодец, Саша! — похвалил Шевченко, выслушав ее. — То, что ты в Тим и еще кое-куда, где немцы, ходила, — это так, зачеты. А в Николаевке был настоящий первый экзамен. Пятерку тебе можно поставить. — И пошутил: — Где твоя зачетная книжка?

ЗАБУДЬ СВОЕ ИМЯ

Сегодня Сашу снова допрашивали. Уже не тот следователь, что в первый раз, — лощеный, спокойный и даже вежливый. Новый — тоже какой-то эсэсовский чин, нестарый, но тучный, с прожилками на толстых щеках, с крупным, тяжелым ртом — быстро потерял терпение, когда она отказалась ответить на его первые вопросы. Он вздыбился над столом, грохнул по нему кулаком:

— Кто ты? Отвечай! Имя! Твое имя!

Кто она — эсэсовец и так знал: разведчица. А имя? Зачем ему имя? Но если так добивается — значит, ему важно знать это?

«Имя!» — до сих пор в ушах этот разъяренный голос. «Имя!» — и удар. Такой, что темнеет в глазах. И снова удар. А после этого — забвение, тьма, тишина. Очнулась оттого, что рукой почувствовала холод промороженной тюремной стены. Снова та же камера-одиночка, загороженное досками окно — трудно понять, день еще или уже ночь...

«Имя... Нет, не дождешься, фашист. Даже парни, с которыми летела в этот раз и прыгнула так неудачно, не знают моего настоящего имени, как и я не знаю их имен. Так положено в разведке. Где-то я читала, что в давние времена, если человек смертельно заболевал, но его удавалось выходить, его нарекали новым именем. Надеялись этим обмануть смерть, чтобы она, однажды потеряв человека по старому имени, не нашла бы его вновь. У каких народов это было и когда?.. А ведь и мы, разведчики, живем по тому же правилу. Двенадцать раз я вылетала на задание, и каждый раз меня называли новым именем. Неужели мое двенадцатое имя — последнее?.. Как мало я прожила. Как мало успела узнать и сделать... Путаются мысли. Трудно следить за ними. Может быть, уже не думать ни о чем? Нет, только о том, чтобы до конца выдержать все, ничего не сказать на допросах. Ничего. Даже имени. Забыть его. Забыть все. Ведь могут начать мучить: а если что-нибудь сорвется с языка? Лучше забыть. Забыть все».