Есть такой фронт - [14]

Казалось, этому не будет конца. Земля, искрящаяся вспышками, медленно уходила назад. Разрывы стали реже, лучи прожекторов наклонились вслед самолету и начали гаснуть один за другим. Кромешная тьма. Самолет перестало бросать из стороны в сторону. Из кабины летчиков вышел бортмеханик, бодро крикнул:

— Поздравляю, товарищи! Пронесло!

— Как остальные самолеты? — спросил Григорьев.

— Порядок, идут за нами.

Теперь, когда линия фронта осталась позади, все мысли сосредоточились на предстоящей выгрузке. Летчики были опытными, не раз выполняли такие трудные задания, но ведь всегда могут возникнуть непредвиденные осложнения. Не так-то легко сориентироваться ночью на незнакомой местности. Стоит немного отклониться от курса, перелететь или недолететь, и группа с первых же минут после приземления может оказаться в очень тяжелых условиях.

«Главное, чтобы никто не замешкался в самолете, и все спрыгнули своевременно», — думал Григорьев. Ему невольно вспомнился один случай. В тыл к немцам полетели два наших разведчика. Тот, кому пришлось прыгать вторым, задержался в самолете, проверяя подгонку снаряжения. Его отнесло на семь километров, и разведчики потеряли много времени, разыскивая друг друга.

Маленький отряд Григорьева состоял из хорошо проверенных и обученных людей. Среди них были представители семи национальностей — украинцы, русские, татарин, азербайджанец, поляк, немец и испанец. Все они имели за плечами немалый боевой опыт и зарекомендовали себя как храбрые, находчивые партизаны, подпольщики, разведчики. Так, например, Исмаил Емелдинов, татарин по национальности, испытал муки фашистского плена, бежал из лагеря и затем командовал созданным им партизанским отрядом. Комсомолец Василий Власюк начал партизанить в одиночку, а затем, попав в отряд, прославился как бесстрашный минер. На счету у него было несколько десятков подорванных эшелонов. Медсестра Зоя Васина сумела выскочить из вагона, когда ее вместе с другими девушками везли на немецкую каторгу. Она нашла польских патриотов и отличилась храбростью, участвуя вместе с ними в боевых операциях против гитлеровцев.

Григорьев подумал о том, как удивительно изменила война судьбы многих людей, открыла в них неведомые им самим качества. Он, например, полагал, что будет авиатором. Работая на кузбасской шахте маркшейдером, закончил школу летчиков при аэроклубе, сделал два прыжка с парашютом. Казалось бы, прямая дорога в авиацию. Но перед погрузкой в воинский эшелон вдруг вызвали двоих — его и еще одного лейтенанта: «Пойдете в школу чекистов».

Учиться в школе не пришлось, послали сразу на фронт под Орел, там-то он и учился ловить шпионов, засылать в тыл врага своих разведчиков. Там он понял, на какое геройство способны простые советские люди — женщины, старики, подростки, те, кого гитлеровцы менее всего могли заподозрить.

Они подрывали поезда, вели разведку, гибли в бою и фашистских застенках. Многие из них, выполнив задание, встретили своих в освобожденном разбитом Орле.

Григорьев вспомнил одну из таких встреч.

На площади города среди дымящихся руин женщина, жена советского командира, рыдала у него на плече. Несколько месяцев она со своим отцом, семидесятилетним стариком, «работала» на немцев, передавала советскому командованию важную информацию о силах противника.

— Ну, ну, все кончено, все страхи позади, — сказал Григорьев, стараясь успокоить разведчицу.

— Разве в этом дело, товарищ лейтенант? Тяжело, когда свои люди считают тебя предательницей.

Да, многих посылал он в тыл врага. Сейчас полетел сам…

Снова вышел бортмеханик.

— Минут через восемь будем над местом высадки.

Славные ребята, эти летчики. Один оказался земляком. До войны был артистом кузнецкого театра. Николай Иванович несколько раз видел его на сцене. Теперь бывший актер вел головную машину.

Внизу что-то блеснуло. Наверное, речка.

— Приготовиться!

Выстроились лицом к двери, друг другу в затылок. Впереди стоял командир, он должен был прыгать первым. За ним — Зоя.

Дверь открыли.

— Счастливо, товарищи!

Григорьев оторвался от самолета. Он падал лицом к земле, ощущая тугое сопротивление воздуха, отсчитывая секунды. О, эти семь томительных секунд! И еще одна, самая ужасная, после того, как дернул кольцо, — ведь парашют может и не раскрыться. Бывали случаи…

Рывок! Порядок. Посмотрел вверх — невдалеке белеет смутным пятном второй купол. Поднес к глазам руку, стрелки на светящемся циферблате показывали 23.30. Пока все идет нормально…

*

Постовой, зажав между коленями карабин, сидел на ступеньках у входа в полицейский участок. Это был пожилой чех, страж закона и порядка, уже успевший с тех пор, как гитлеровцы оккупировали Чехословакию, не раз проклясть и закон, и порядок, и свою собачью службу. В самом деле, всю жизнь добросовестнейшим образом выполняя обязанности рядового полицейского, он никого не оговорил понапрасну, не брал взяток, не подличал, а когда дело идет к старости, совершенно неизвестно, кто будет платить ему пенсию. И еще вопрос — будут ли платить вообще? Не исключено, что всех, кто остался служить при гитлеровцах, посадят в тюрьму. Возьмут, так сказать, на полное государственное обеспечение. Узнаешь вкус тюремной похлебки…