Есть ли будущее у капитализма? - [91]

Манн и Калхун возлагают надежду на капиталистический динамизм за пределами Запада. Для Манна глобальная проблема — не конец капитализма, а экологический кризис. Если капиталистическая и геополитическая гегемония США и Европы подойдет к концу, то мировое лидерство перейдет к другим успешным регионам, таким как Восточная Азия или коалиция, известная теперь под названиями типа БРИКС. Ученые-экологи, однако, предупреждают, что наихудшие экологические катастрофы должны случиться как раз в Китае, Южной Азии и Африке. Эти прогнозы ставят под вопрос появление нового глобального лидерства, способного составить альтернативу Западу. Экологический кризис может стать концом для всех. Выражаясь менее риторически, мы должны рассматривать не две, а три альтернативы: окончательный кризис капитализма как миросистемы, падение старых капиталистических гегемонов и смена их новыми, экологический кризис планетарного масштаба. Коллинз и Валлерстайн держатся первых двух альтернатив, Манн — третьей.

Иммануил Валлерстайн и Рэндалл Коллинз истолковывают общую картину по-разному, но при этом их взгляды совместимы. Они видят капитализм как глобальную систему или, если угодно, иерархическую экологию экономических «пищевых цепочек» и рыночных ниш. Подобно любой сложной системе, капитализм обладает собственными взаимосвязанными структурами, динамическими тенденциями и предельными ограничениями. Даже если системные ограничения могут быть понижены благодаря новой географии и технологии производства, полностью избавиться от них невозможно. Сегодня никто не может точно сказать, каковы будут институты и параметры мира, который возникнет после капитализма. (Крэг Калхун раз за разом вмешивается в наши споры, напоминая, сколь многое в трансформации мира зависит от исхода политических конфликтов и способности находить компромиссные решения.) Тем не менее Коллинз и Валлерстайн не менее последовательно и ясно показывают, что капитализм близок к достижению своих пределов, и делают из этого один большой прогноз: мир ожидает трансформация. Они оба определяют, какие структурные процессы ведут к этой трансформации, открывая, таким образом, свою гипотезу для критического исследования и возможности эмпирической проверки. Георгий Дерлугьян представляет советский пример как теоретическую и эмпирическую проверку того, что сработало (или не сработало) в прошлых прогнозах Коллинза и Валлерстайна. Траектория советского блока дает нам представление о том, как большая системная единица достигает пределов своего успеха и гибнет от комбинации структурных нагрузок и случайных конъюнктурных обстоятельств.

Различия между прогнозами Манна, с одной стороны, и Коллинза и Валлерстайна, с другой, соотносятся с двумя сторонами динамической модели человеческих сообществ, разработанных в последние годы антропологами-эволюционистами. В технической терминологии это различие между «допустимой нагрузкой» (bearing capacity) человеческой экологии и ее «производственной интенсификацией» (productive intensification). Все до сих пор существовавшие человеческие сообщества стремились в конечном счете к наполнению своей окружающей среды до отказа или до предела допустимой нагрузки. Кризисы, связанные с достижением предела, оставляли три радикально различные возможности. Первая возможность — это просто смерть и групповое вымирание. На протяжении всей истории периодически повторялись катастрофы, в ходе которых население уничтожалось частично или даже целиком от голода, эпидемий или завоевательского геноцида. Таков был трагический цикл мальтузианского демографического регулирования численности населения, возрастание и падение количества ртов, которые надо было прокормить. Снижение численности населения создает условия для возобновления на неизменной основе, пока окружающая среда вновь не будет заполнена до предела допустимой нагрузки и случится следующая катастрофа. Вторая возможность — это диверсификация. Это привело наших предков к открытию и адаптивной колонизации все новых географических территорий, от северной тундры до тропических островов. Так люди появились в степях, пустынях, горах и лесах, пока человечество не заполнило все обитаемые зоны планеты. И тогда в каждой из зон вступает в действие все тот же жестокий механизм регуляции посредством мальтузианских демографических циклов. Но у людей была и третья возможность — то, что обычно именуют прогрессом, т. е. качественной интенсификацией всего технологического инструментария, который позволяет человечеству более эффективно эксплуатировать свои ресурсы. Этот последний выход стал локомотивом эволюционных инноваций в человеческих сообществах.

Сложные классовые общества и первые государства выросли в таких производственных районах, которые были слишком хороши, чтобы из них уйти, — например, в плодородных долинах рек. Знаменитое выражение «эффект клетки» было изобретено нашим соавтором Майклом Манном в ходе его исследований древних империй, рынков и религий[17]. Там, где уход на новые земли становился невозможным, некоторые группы людей под угрозой взаимного уничтожения или вымирания вырабатывали качественно новые, качественно более сложные и территориально более обширные формы социальной организации. Именно так вынужденно возникали ранние цивилизации — за счет повышения отдачи и обмена произведенными продуктами в давно освоенных районах. Слово «вынужденно» используется преднамеренно. Большинству людей с возникновением новых форм «принудительного сотрудничества» предстояло стать рабами, крепостными крестьянами и плательщиками податей. Но они оказались в экологической и социальной «клетке» своих цивилизаций, как правило, им некуда было бежать от принуждения со стороны военных и жреческих элит. Отметим особо, что в прошлом интенсификация производственных технологий всегда сопровождалась глубокими политическими и идеологическими реорганизациями. И эти социальные трансформации всегда были сопряжены со значительными конфликтами.