Есть ли будущее у капитализма? - [85]

Вскоре и не по случайному совпадению на политическую арену вышел новый тип народных движений — популизм справа. «Новые правые» переняли многие тактики (и даже переманили немало активистов) у деморализованных и побежденных «новых левых». Поворот вправо ознаменовал собой конец долгого периода преобладания классовой пролетарской политики с ее привычными символами, политическими тактиками и усвоенными ритуалами ведения переговоров. Политическая реакция пришла под флагом идентичности, которая привнесла в политику опасно-эмоциональное содержание, ибо в вопросах идентичности, в отличие от экономического торга между классами, компромиссов не бывает. «Новые правые» явились в двух разновидностях, которые нередко смешивались на практике: религиозно-патриотический фундаментализм и рыночный либертарианский фундаментализм. Обе эти разновидности призывали к агрессивной защите фундаментальных принципов веры — или того, что признавалось в этих обществах основополагающими идентичностями. Но, заметьте, оба фундаментализма, националистический и либертарианский, обрушили свой гнев на государственную бюрократию, обвиняя ее в лицемерии, некомпетентности и игнорировании нужд «морального большинства» простых людей. О христианском, исламском, иудейском, буддистском, индуистском и прочих современных фундаментализмах нечто важное говорит то, что их подозрения и фобии практически повсеместно сочетаются с идеалами мелкого бизнеса, жизни в небольших городах и патриархальной семьи.

Левые, достигшие своего великого пика в 1968 году, теперь стремительно утрачивали позиции. Возникшие пустоты в общественном сознании заполнялись либо элементарной апатией, либо фундаменталистским негодованием. Разворот в массовой политике открыл окно возможностей для консервативных фракций в западных капиталистических элитах. Неолиберализм (тоже обманчивый термин) на самом деле вырос из старой идеологической утопии капитализма: дав свободу капиталистическим предпринимателям извлекать и распоряжаться прибылью по их усмотрению, человечество в конце концов разумно обретет величайшие блага, а все некогда обуревавшие его противоречия придут к равновесию. Даже по меркам идеологий такое представление отличает редкое по силе и ясности сочетание самолюбования и корыстной выгоды. Мировой прогресс, «законы человеческой природы» или соображения рациональности служат не более чем интеллектуальной поддержкой этого верования родом из XIX века. Фундаменталистский характер неолиберального движения раскрывается в его категорическом отказе признать «истинным» капитализмом что бы то ни было, кроме идеализируемых свободных рынков из собственной утопии. Точно так же и религиозные фундаменталисты признают «религией» только свою собственную веру, относя прочих к иноверцам и сектантам. История, однако, показывает, что совершенно свободного рынка нельзя обнаружить ни в какой эмпирической ситуации — а то, что эмпирически не обнаружимо, но утверждается множеством людей, есть по определению идеологическая фантазия. Следуя за Фернаном Броделем и Йозефом Шумпетером, мы утверждаем, что устойчиво высокие прибыли всегда требует определенной степени государственного покровительства и рыночной монополии. Монополизм геополитической гегемония — вот что на самом деле стимулировало потрясающую рефляцию американских финансов на рубеже XX и XXI веков. В то время Майкл Манн и Иммануил Валлерстайн публично выступили с критикой проекта американского глобального империализма, поставив под сомнение не только желательность, но саму осуществимость планов стабилизации мира под дланью империи[15]. Сегодня появилось достаточно данных, чтобы судить, насколько эти прогнозы соответствовали реальности.

Завершающийся сейчас сорокалетний период делится на две примерно равные части. Период 1970-х и 1980-х годов был отмечен экономическим кризисом и крахом левых и большинства национального девелопментализма проектов XX века. (Восточная Азия составила важное исключение, причем как «справа», на антикоммунистическом фланге, так и «слева», в Китае — очевидно, не идеология режима, а что-то другое оказалось главным фактором в этом региональном исключении.) В последующее двадцатилетие, началом и концом которого можно считать символические даты 1989 и 2008 годы, руководство США оказалось вдруг свободным от внешних ограничений холодной войны и внутренних ограничений социальных компромиссов. Неоконсервативные комментаторы провозгласили возвращение «нормального» капитализма и наступление эпохи глобализации, которой уже не будет конца. Триумфализм, охвативший Запад после 1989 года, с самого начала нес в себе империалистический заряд, поскольку «нормальность» сильно напоминала мировую ситуацию до 1914 года. В ту эпоху левое движение было еще слабым, а колониальные «цветные» народы были покорены силой новейшего западного оружия. Западные капиталисты могли преследовать свои цели впервые на по-настоящему глобальной арене, объединенной новыми транспортными технологиями и замиренной колониальными армиями, при этом почти не сдерживаемые соображениями социальной политики. Показательно, что ностальгию неоконсерваторов вызывала Викторианская Британия и практически никто не тосковал о не менее консервативных послевоенных 1950-х годах, когда экономические показатели роста намного превосходили «Белль эпок», закончившуюся Первой мировой войной. Однако оптимизм и успехи послевоенного развития были слишком прямо связаны с сильными национальными государствами.