Эссе - [16]

Но такова моя вера в могущество слов, что временами я верю в возможность словесного воплощения даже этих неуловимых грез, которые я только что попытался описать. Проделав с этой целью некоторые опыты, я научился, во-первых, контролировать (при условии телесного и душевного здоровья) наступление нужного состояния - иначе говоря, я теперь могу (если только не болен) быть уверен, что оно наступит по моему желанию в тот миг, о котором я говорил; тогда как прежде я никогда не мог быть в этом уверен, даже при самых благоприятных условиях. Я хочу сказать, что теперь знаю наверняка, что при благоприятных обстоятельствах оно наступит, и даже чувствую в себе способность его призвать - правда, благоприятные обстоятельства не стали от этого чаще - иначе я умел бы призывать небеса на землю.

Во-вторых, я научился по своей воле удерживать миг, о котором говорил, - миг между бодрствованием и сном - и не переходить из этой пограничной области в царство сна. Это не значит, что я умею продлить такое состояние, превратить миг в нечто более продолжительное, но я умею после этого пробуждаться и тем самым запечатлевать миг в памяти, переводить его впечатления, вернее, воспоминания о них, туда, где я могу (хотя опять-таки лишь очень короткое время) подвергать их анализу.

Вот поэтому-то - потому, что мне удалось этого достичь - я не совсем отчаиваюсь в возможности воплотить в словах те грезы, или впечатления души, о которых идет речь, хотя бы настолько, чтобы дать некоторым избранным умам приблизительное представление о них.

При этом я вовсе не думаю, что грезы, или впечатления души, о которых я говорю, свойственны только мне одному, а не всем людям - ибо об этом мне невозможно составить себе мнение, - но несомненно, что даже частичная запись этих впечатлений поразила бы человечество совершенной новизною материала и выводов, которые он подсказывает. Словом, если я когда-либо напишу об этом, миру придется признать, что я наконец создал нечто оригинальное.

1846

О драме

(переводчик - Зинаида Александрова)

Старая притча об истине в колодце содержит double entendre[39], но если она означает, что истина таится глубоко, если толковать это в том смысле, что верные мысли о чем бы то ни было можно выловить только на большой глубине и что здравый смысл непременно требует глубокомыслия, - если так толковать эту притчу, то у меня готовы возражения. Глубина, о которой так много говорится, чаще находится там, где мы ищем истину, чем там, где мы ее находим. Как вывески средней величины лучше отвечают своему назначению, нежели исполинские, так и факт (а в особенности довод) в трех случаях из семи не замечается именно потому, что чересчур очевиден. Увидеть нечто находящееся под самым нашим носом почти невозможно.

Я могу ошибаться - вероятно, так оно и есть, - но тем не менее я считаю, что многое из того, что зовется глубокомыслием, впустую потрачено на вечную тему: упадок драматургии.

Если бы меня спросили: "В чем причина упадка драмы?" - я ответил бы: "Упадка драмы нет; она просто отстала от всего остального". Драматическое искусство более всех других подражательно по своей сути и потому рождает и поддерживает в своих служителях склонность и способность к подражанию. Поэтому одна пьеса может оказаться чересчур похожей на другую - драматург нашего времени склонен слишком усердно идти по стопам драматурга прошлого. Словом, в драме по сравнению со всем, что претендует на звание искусства, меньше оригинальности, меньше независимости, меньше мысли, меньше доверия к общим принципам, меньше стараний идти в ногу с временем, больше косности, больше консерватизма, больше окостеневших условностей. Этот дух подражания, развившийся из следования старым и потому неуклюжим образцам, не то чтобы вызвал "упадок" драмы, но разрушил ее, не давая ей воспарить. В то время как все другие искусства (за исключением, быть может, скульптуры) поспевают за мыслью и прогрессом нашего века, она одна стоит на месте и лепечет об Эсхиле и Хоре или говорит эвфуизмами[40], потому что так считали нужным делать "старые английские мастера". Представим себе, что Бульвер[41] преподнесет нам сегодня роман по образцу старых романистов или почти столь же близкий к ним, как "Горбун" близок к "Феррексу и Поррексу"[42], - пусть напишет нам "Великого Кира"[43] - что мы станем с ним делать и что подумаем об его авторе? А между тем этот "Великий Кир" в свое время был вещью замечательной.

Драма нынче не пользуется поддержкой по той простой причине, что не заслуживает ее. Старые образцы надо сжигать или закапывать. Нам нужно Искусство, как его сейчас начали понимать: а именно вместо нелепых условностей мы требуем принципов, основанных на Природе и здравом смысле. Даже здравый смысл толпы нельзя каждый вечер безнаказанно оскорблять. Если драматург упорно заставляет героя произносить на сцене монолог, какого не произносит ни одно человеческое существо в обычной жизни, - извергать в публику трансцендентализм и декламацию, какой не слыхали ни от кого, кроме кандидата в конгресс от партии Пианкитанк, оглушая зал и подвергая опасности жизнь музыкантов в оркестре, хотя считается, что наперсник, обнимающий его за плечи в это самое время, не слышит ни слова, - если драматург упорствует в подобных безобразиях и сотне еще худших только потому, что некоторые простодушные люди совершали их пятьсот лет назад, если он продолжает это делать и ничего другого не хочет делать до конца времен, - какое право имеет он, спрашиваю я, смотреть в глаза честным людям и говорить о так называемом "упадке драмы"?