Если верить Хэрриоту… - [13]

Если бы они постарались пролезть через прутья ко мне, я бы развлекалась дольше. Но, потеряв предмет увлечения, поросята вернулись на свои места. А я, гордясь одержанной победой, бодро повернулась лицом к следующему загону и застыла.

Свиней здесь было всего восемь, но каких! По размерам они не уступали свиноматкам в маточнике. Огромные жирные туши напомнили мне морских слонов из фильмов Кусто. Каждая свинья была тяжелее меня по крайней мере раза в три.

«Вот эти зажуют так зажуют!» — мелькнуло у меня в голове. Я уже представляла себе, как их мощные челюсти раздирают мой халат на клочки, потом приходит черед остального… В общем, назревал сюжет для фильма ужасов, и у меня немного тряслись не только руки, но и ноги, когда я принималась за работу.

Но, на удивление, все обошлось. Взрослые подсвинки даже ухом не повели на появление в их загоне человека. Более того, осмелев, я пинками сумела поднять нескольких и заставила их перейти на новое место, чтобы подмести там, где они лежали. Здесь же оказалось и гораздо чище — то ли потому, что свиней было меньше, то ли они успели запомнить, где находится их уборная и намеренно ходили только туда. В общем, покидала я этот загон со спокойной душой.

Но это оказалось только началом — ведь в следующем загоне меня опять ждала «молодежь». Толпа свинских подростков — язык не поворачивается назвать их просто подсвинками — обступила меня, тычась носами в ноги. Изжеванный халат привлек внимание наиболее ретивых исследователей, вслед за ним дошла очередь до сапог, так что заканчивать уборку мне пришлось, завязав полы халата на животе и то и дело пиная и брыкаясь, если кто-то из «молодежи» вставал на задние лапы, стараясь дотянуться до вожделенной добычи.

До стены меня провожал весь загон, словно высокого гостя. Когда я уже залезала на ограждение, они еще пытались удержать меня, а с противоположной стороны толпились новые встречающие. И так далее. Меня передавали из загона в загон, как переходящее красное знамя. К концу уборки мой халат выглядел так, словно его не стирали ни разу в жизни, но зато им мыли пол и протирали машину. Я чуть ли не бегом покинула откормочный комплекс и с облегчением вернулась в маточник, чтобы идти с фермы вместе с остальными.

Какая здесь была тишина и покой после суеты работы! Я не спеша бродила между боксами, наблюдая за поросятами. Издалека снова поднимался волной режущий уши визг и верещание — приближалось время вечерней кормежки, отъемыши чувствовали это с точностью курантов и громко оповещали об этом. Моих подруг поблизости не было, но вот краем уха я услышала магические для меня слова: «Свинья поросится».

Не было времени раздумывать, с чего это ей приспичило именно сейчас, — я уже мчалась к боксу, где стояли бригадир и свинарки.

Огромная свиноматка лежала на боку под излучающей пронзительно яркий свет инфракрасной лампой. Я мало видела свиней в своей жизни, но при первом взгляде на нее поняла, что она была не просто упитанная, а очень жирная. Казалось, ее душила собственная масса, и это мучило ее. Подле роженицы присела Иринка Ямашкина и возилась с маленьким розовым детенышем. Еще три поросенка безжизненными комочками лежали рядом. Они были нездорового бледно-лилового цвета и не подавали признаков жизни.

— Она зажирела, — объяснила мне, тянущей любопытно шею, бригадир. — Это проверяемая свиноматка — мы каждую молодую матку пробуем на плодовитость. У этой уже второй такой маленький приплод — первый раз было всего три поросенка. Сегодня — четыре.

Женщина объясняла подробно, зная, что студентам придется писать отчет и надо им в этом помочь, рассказав как можно больше. Но меня волновали в основном практические вопросы.

— И что с нею теперь будет? — Я почти не слушала собеседницу — свиноматка начала ворочаться, и я надеялась, что увижу все самое интересное, но она лежала к нам мордой.

— Как — что? Выбракуют. Поставят на откорм — у нее же всего один живой поросенок, да и тот на ладан дышит.

Маленькое существо на руках у Иринки чуть шевелилось и попискивало, но мамаша никак не реагировала на это — ей было все равно. Создавалось впечатление, что грядущие обязанности матери ей в тягость.

— А что с поросенком? — не отставала уже не только я — подошли остальные девчонки, да и сама Иринка подняла голову, держа новорожденного на руках, как человеческого младенца. Он был бледным и очень худеньким, не в пример прочим поросятам. Его пятачок, ушки и даже лапки казались мягкими, лишенными костей. Под кожицей угадывались ребрышки.

— А чего еще? — Бригадир пожала плечами. — Выбракуют тоже. Он же подохнет.

— Отдайте его нам!

Не помню, кто это сказал, — всем нам хотелось одного.

— Да ведь сдохнет, — пробовала увещевать нас бригадир, но потом махнула рукой. — Берите!

Практика была забыта — мы целиком сосредоточились на малыше. Иринка начала собираться домой. Поросенка она тщательно закутала в свой платок и спрятала за пазуху. Мы с Леной вызвались сопровождать ее, а четвертая из нашей бригады, Оксана, побежала на ферму за молоком — сегодня там работали студентки из параллельной группы.

Снаружи выл ветер и мела метель. Февраль оправдывал свое прозвище — «кривые дорожки». В восьмом часу на пустынной дороге уже было темно — это вам не город, здесь, кроме дальних стенькинских огней, нет никакого освещения. Мы брели по обочине, и Иринка то и дело приостанавливалась и на ощупь проверяла, дышит ли еще поросенок. Мы всякий раз настораживались, ожидая худшего, но все обошлось. Пролезли через дырку в заборе, пересекли парк, обошли мрачное здание Рейхстага и оказались в доме.