Если упадёт один... - [11]

— Как же так? — сказал он тогда. — Над тобой издевались. Коль не тогда, так позже могла людей позвать. И где те негодяи?

Внутри у Иосифа все кипело. Ему не хватало воздуха, пересыхали губы, говорить было тяжело.

— А что люди? — пожала она плечами. — Люди такие: чем страшнее вид у нищего, тем больше подают. Одни сочувствуя, другие будто откупаясь от чужого горя. Третьи проходят мимо, даже не взглянув на тебя. В твою душу никто не лезет. У людей и своих забот хватает. А сколько еще горя у людей! Видела, долго по земле ходила. Правда, если бы не люди, не дошла бы. Люди — они разные. И там, где была, и здесь, у нас. А кто издевался надо мной, откуда мне знать? Мужчины какие-то и женщина. Только зачем они тебе? Никто ничего не сможет изменить. Давай не будем об этом. Не хочу и тебя тревожить, и сама не хочу вспоминать то, что было. Одно скажу, если бы ты сегодня не увидел меня, я недолго пожила бы на этом свете. Или они меня уничтожили бы, или сама не выдержала бы, прости меня, Господи. Такие страдания терпеть невозможно. Не раз об этом думала. Бывало, наберу глупо­стей в голову, а когда рука уже к чему-то такому тянется, чтобы на шею набро­сить, — перекрещусь и как очнусь: какая же я дура!.. Что удумала! Зачем же тогда убегала? Зачем столько страдала, пока добралась сюда?..

А теперь знаю, ради чего. Нас с тобой, Осип, сегодня сам Бог свел. За твои и мои страдания.

— Свел, Теклюшка, свел, — глухо произнес он.

— Но где мы?

— В укромном месте. Считай, дома.

Сказал и вздрогнул: нет у него своего дома. Есть приют в чужом жилище. Причем он сам себе его определил.

Она заметила, что Иосиф засмущался, спросила:

— Что-то не то?

— Почему же. То, то. Там, за грядой леса, за болотом — дом, — Иосиф показал рукой вперед. — Хутор там. Чужой. Я на нем давно живу, с весны сорок пятого. Хозяина, как и тебя с Авдеем, раскулачили, с семьей сослали. Детей у него много было и внуков много. И совсем маленькие были, и боль­шие. Всех вывели с хутора. Вот я и живу здесь, и по своей воле хутор берегу. Где что подлажу, где что починю. Словом, смотрю, чтобы ничего не развали­лось, не истлело. Может быть, со временем появится или хозяин, или кто из его семьи. А может, и нет. Часто думал, придет хозяин, или кто из его семьи, застанет меня еще живого, повинюсь, скажу, что не испоганил я его жилище, не разграбил. Скажу, так уж вышло, что было у меня тяжелое время и его хутор стал мне спасением. И его право, прогнать меня или оставить доживать в уголке в кошаре, я же сам себя содержу, обузой не буду. А нет — так пойду по миру, пока ноги носят.

— Что же это такое, пойти по миру? — ужаснулась тогда Теклюшка и прильнула к нему, прижалась всем телом, да так, что челн, хотя и был напо­ловину на земле, закачался, словно на воде.

Иосиф пошатнулся, но устоял, крепче обнял ее, ощутил, как она дрожит, словно в лихорадке. Долго не отпускал, ожидая, когда успокоится. Чувствовал, как под его сердцем трепещет ее сердце. А когда дрожь унялась, проговорил:

— Ну, ну, успокойся. Больше никто тебя не обидит. Пошли, считай, дома ты.

— А твой дом что? — спросила она, немного успокоившись.

Иосиф не сразу ответил, с минуту молчал, шумно вздохнул, сказал:

— Мой? Нет его. Сгинул. Потом расскажу, потом, — и, придерживая под локоть, легонько подтолкнул Теклю вперед.

Когда она ступила на землю, нагнулся, взял в челне стеганку, осторожно набросил Текле на плечи:

— Пока хоть так согрейся. Дома печь протопим.

— Но... — что-то хотела сказать Текля, но так и не сказала.

Он взял взял ее за руку, повел за собой:

— Может, как-нибудь свое жилье приобретем, подожди маленько. У меня кое-какие деньги есть, собрал за это время, пока здесь живу. Друг помогал, Архип. Я тебе о нем уже говорил. Ему я возил грибы, ягоды, зайчатину, заячьи шкурки. А он сбывал в городе на базаре. Хватало мне и на еду, и на одежду. Что-то еще и оставалось. О своем жилье не помышлял. А сейчас с тобой вме­сте решать будем. Может, в какой деревне домик присмотрим.

— Нет, нет, — замахала она руками. — Придем к людям, кто-то найдется да спросит, кто мы, откуда. Да и власть — сельсовет.

— Оно-то так, — согласился Иосиф. — Правильно говоришь, кто-то найдется. Помню, у нас Фадей был. Старый человек. Набожный. Все Писа­ние читал. Никому дороги не перешел. Жил сам по себе. Но если надо было, людям помогал. Говорил, как сейчас помню: «...если упадет один, то другой подымет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, кото­рый поднял бы его».

Сказал однажды это при людях, никого чужого не было. А через сутки его — за ворот да в машину, из района приехала. Помню, вели, один молодой в длинной шинели, старика наганом в спину толкал: «Давай, давай, товари­щей нашел! И где? Там, где опиум для народа. Контра!» А Фадей ему: «Детки, товарищ — это слово Божье. Нельзя его так понимать, как вы понимаете. Все мы товарищи. Все должны подавать руку тому, кто вдруг упадет». А те как взбесились: «Будут тебе товарищи!»

Запомнилось мне, что никто из нас, мужиков со всей деревни, даже слова за Фадея не вымолвил. Боялись. И я там был, и Ефим, и другие такие же пожилые мужики, как мы. Я посмотрел на Ефима, а тот на меня: что делать?.. Хотелось сказать тем парням, которые вели Фадея: «Что же вы так со старым человеком? Он же никому зла не чинил. И не стыдно вам?» Не сказал, Ефим не позволил: «Молчи! И Фадея не спасешь, и сам в беду попадешь».