Если ты назвался смелым - [29]

Подошел ко мне Лаймон, и я нарочно, назло Славке, при всех начала очень громко обсуждать вчерашний концерт. Щеголяла музыкальными терминами.

Славка на это даже и внимания не обратил.

Так и пошло день за днем. Как трудно, как больно мне было видеть его и все время помнить: чужой, совсем чужой! Раньше мне весело было собираться на работу—я знала: сейчас увижу Славку. Теперь я шла на работу, как на муку. К тому же кладка последнего дома шла к концу, и мне надо было подумать: что же я буду делать целое лето? Во всей бригаде только у меня была одна специальность. Всем остальным безразлично, что делать: кладка так кладка; штукатурка так штукатурка. А мне, наверно, придется опять стать подсобницей.

Может, лучше совсем уйти из бригады? И Славку не буду больше видеть и работать буду по специальности.

Попробовала посоветоваться с Лаймоном.

— Конечно, не в подсобницы же идти,— согласился он.— Знаешь, я, кажется, тебе в этом помогу.

На следующий день он с сияющим видом сообщил:

— Есть место копировщицы. На нашем же участке. И с общежитием все будет в порядке, и стаж не прервется, и работа чистая, спокойная.

Да, все это так. Только… только мне скучно стало при одной мысли, что целые дни я буду снимать копии с чужих чертежей. Не увижу я больше, как тоненькие линии этих чертежей будут превращаться в этажи, в перекрытия, в окна и двери.

— Я подумаю,— неопределенно сказала я Лаймону.— Ведь пока не кончена кладка, я не могу уйти из бригады. А там посмотрим.

В тот же день меня пригласила к себе Ганнуля. Так чудесно это было: видеть обжитой квартиру, в которой кое-что сделано и моими руками. Я находила какие-то, одной мне известные приметы на стенах, на полу. Ганнуля и Тадеуш так и сияют от счастья. Я немножко, пусть самую капельку помогла им. Больше никому не помогу.

Нет, не хотелось мне уходить из бригады! И копировщицей становиться не хотелось. Чего мне хотелось, я и сама не знала.

Тем временем подошел конец кладки дома. Я и Расма вели один общий угол. Она — одну сторону, я — другую. Я впервые делала облицовку силикатным кирпичом и была страшно горда. И обеспокоена: швы должны быть безукоризненными, такими же, как у Славки.

Швы, вот что мерещилось мне даже ночью!

— Молодец! — хвалил мою работу Лаймон.— Какие красивые швы!

— Быстрей! —то и дело подгоняла Расма.— Опять меня задерживаешь! — Завершать угол было поручено ей.

Вот уложен последний ряд. Осталось сделать карнизы. Их клали узорчатыми — вперемежку белые и красные кирпичи. Карниз должен выложить Славка. Сегодня к вечеру он закончит. На завтра заказаны перекрытия.

Славка подошел. Крановщик подал ему контейнер с красным кирпичом. Славка примерился, откуда лучше начать. И вдруг бросил кельму, свесился вниз, поглядел. Нахмурился. Спустил со стены шнурок отвеса и горестно свистнул:

— Брак! Кто клал?

Это была моя часть стенки. Ровненькие красивые швы ничего не спасали. Вверху и внизу шнурок отвеса касался стенки, а посередине на добрых полкирпича оказалась кривая вмятина.

Как это получилось, не знаю. Я проверяла отвесом, часто проверяла. Даже у Лаймона спрашивала:

— Посмотри, правильно?

— Правильно,— одобрял он.

И вот, оказывается, неправильно. Глаз не могла поднять на Славку, так мне было стыдно.

— Разбирать придется.— И Славка снова, уже в другом месте, спустил отвес.

Легко сказать — разбирать! Это сейчас, когда перекрытия на завтра заказаны!

— Может, не стоит?—неуверенно спросил подошедший Лаймон.— Может, не заметит комиссия?

— Глупости болтаешь! — оборвал его Славка и начал сбрасывать верхний ряд кирпичей.

Сбежались ребята. Стояли, молчали. Растолкав их, откуда ни возьмись появился Петька. Светлый шуршащий плащ нараспашку, брюки наглажены, шляпа сбита на одно ухо. Подошел, глянул. Воскликнул трагически:

— Что, брак?!

Свесился вниз — Славка отвес не убрал. Глянул — все сразу понял.

— Чья работа?—и обвел нас всех вдруг ставшими от злости совсем бирюзовыми глазами.

— Моя,— равнодушно бросил Славка через плечо, продолжая сбрасывать кирпичи.

— Шуточки шутишь! — Петька взбесился от Славкиного равнодушного тона.— Я там…— стукнул себя в грудь кулаком,— распинаюсь… За честь бригады, за звание воюю. А вы тут портачить?!

Мне просто страшно стало — не выскочили бы из орбит Петькины глаза, так он их таращил. Опять кому-то подражал. Он последнее время только и делал, что играл разные роли.

— Чья вина, спрашиваю? — Голос Петьки разнесся по всей стройке.

Из соседнего дома, где шла штукатурка, выглянули девчата.

— Твоя!—Славка повернулся к Петьке и, прищурившись смотрел на него в упор. Глаза стали совсем черными.

— Шуточки шутите, товарищ Баранаускас! — У Петьки мерзкая привычка: злясь, он обращается к собеседнику на «вы», и не иначе, как по фамилии, с прибавлением слова «товарищ». Это получается оскорбительно и противно. Так и хочется сказать ему в ответ: «Дурак!»

Славка так и сделал. Ребята расхохотались. Петьку это ошеломило. Он перешел на свистящий шепот:

— Так. Бригадир, так сказать, дурак. Бригадир виноват, что бракодел запорол стенку. Что еще бригадиру инкри-ми-нируется? — И где подцепил словечко? Сам еле выговорил.

Наверно, от этого слова Славка налился кровью, заорал: