Если ты найдешь это письмо… - [23]

* * *

До этого момента, полагаю, я была в основном окружена тем, что могла исправить. Обстоятельствами, которые я могла изменить. Часть меня, ответственная за планирование и исправление, всегда думала, что я могу улучшить положение. Это был единственный известный мне способ врачевать все раны. Тебе грустно? Составь маркированный список. Ты растеряна? Создай систему. Я полагала, что на каждую проблему и душевную травму найдется какая-нибудь система, которая только и ждет за углом, чтобы ее обнаружили.

Моя мама всегда говорит, что не знает, откуда я такая взялась. Откуда я понабралась всех этих правил и потребности все исправлять. Это главный момент, в котором мы с ней расходимся. В то время как я стремлюсь быть всем для каждого, она просто живет. Она не ограничивает себя. И нередко посматривает на меня как на дикую кошку, потому что побаивается меня и того, как я врачую мир системами.

Помню, после первого в моей жизни расставания с любовью, когда я училась на первом курсе колледжа, она проделала на машине путь в три часа, чтобы забрать меня из студенческой общаги. Он и я – мы были вместе почти четыре года. Для восемнадцатилетней девушки это подобно концу света. Мы с матерью сели, как утонченные дамы, за столик в гриль-баре «Эпплбиз» в Оберне, штат Массачусетс, и я сказала ей, что составлю список, своего рода систему, включающую все способы, которыми я буду преодолевать случившееся и становиться сильнее.

– А можно просто погрустить – и не составлять никакой системы, – тихо сказала она. – Может быть, просто съесть кусок торта и поплакать, если нужно.

Мама в тот вечер легла на пол и слушала, как я скулю и то и дело проверяю телефон – не звонил ли. Она не спала всю ночь. На самом деле нет никакого смысла писать эту последнюю строчку, но, мне кажется, она слишком прекрасна, чтобы ее выбросить.

* * *

Никакая система на этот раз не помогала. Я просто чувствовала себя неадекватной.

Если быть абсолютно честной, то это единственное слово, которое я использовала бы для описания того, что я испытывала большую часть дней, садясь за свой письменный стол в Манхэттене. Неадекватность.

Мне стоило просидеть за этим столом всего пять минут – достаточно, чтобы полностью загрузился компьютер и открылась почта, – и все уродливые мыслишки гурьбой высыпали из своих потайных местечек. Это было как тот эпизод из «Волшебника страны Оз», в котором Глинда уговаривает всех коротышек выйти из-за деревьев и из их маленьких хижин. Вот только мои коротышки вполне могли бы быть вооружены копьями и носить маски Ганнибала Лектера, потому что ни одна из этих уродливых мыслей не пыталась подтолкнуть меня вперед ни по какой дороге из желтого кирпича. Это были того рода мысли, которые, если предаваться им слишком долго, перевернут вверх тормашками весь твой день.

Да чем ты вообще таким занимаешься? Всегда все начиналось с этой мысли. Ты действительно думаешь, что можешь на что-то повлиять? Оглянись, девочка, ты не делаешь ничего такого, что имело бы смысл.

Коротышки-каннибалы сжимали кольцо, их толпа становилась гуще, и я пыталась отвлечь себя напряженным трудом. Ты хочешь делать что-то действительно важное? Очень мило! Ну и как успехи? Кажется, их нет. Пожалуй, тебе просто следовало бы сдаться. Ты дура. Ты недостаточно хороша.

Эти мысли были безжалостны. И они были всегда. Если и имелось какое-то средство прогнать их или затолкать в угол, то я этого средства не знала. Проведя всего час за письменным столом, я могла бы рассказать тебе, в чем причина того, что многие люди никогда ничего не делают, или никогда не путешествуют, или не переезжают в места, где всегда хотели жить, или не занимаются тем делом, о котором всегда говорят. Причина эта редко сводится к тому, что другие в них не верят. Думаю, мы сами и есть злейшие враги всех тех вещей, которых по-настоящему хотим в своей жизни. Мы в совершенстве умеем ежедневно и круглосуточно твердить себе гнусную ложь. Ты ничего не стоишь. Ты уродлива. Ты неадекватна.

Вернемся на минутку к этому слову. Неадекватность. Не думаю, чтобы я когда-нибудь предвидела, что буду столь остро ощущать эту эмоцию. Никто на свете не вступает в новую главу своей жизни с мыслью: Возможно, это как раз та глава, в которой я буду чувствовать себя совершенно неадекватным. Это даже не слишком распространенное слово. Но все окружавшее меня – проблемы, случавшиеся в ООН, сокращения бюджета в общественном центре, – все эти события, и глобальные, и национальные, и промежуточные, оставляли меня наедине с ощущением, что я никому не могу помочь.

Не помню, действительно ли нам обещали, что в этом волонтерском году будет своего рода «медовый месяц», или я просто придумала это, чтобы утешить себя, когда период «медовости» завершился. В любом случае он пришел и ушел. Быстро. Немилосердно. Нью-Йорк по-прежнему оставался Нью-Йорком – навязчиво прекрасным. Красивые парни по-прежнему ездили в подземке. Нищие по-прежнему просили милостыню. Ничто в мире на самом деле не изменилось, кроме моей собственной точки зрения – а она рассыпалась на кусочки. И, думаю, я утратила изрядную долю надежды, потому что мир был таким надломленным, а я не могла от него отвернуться.