Если ты найдешь это письмо… - [18]

Ты здесь

С того момента как мы ступили на землю Бронкса, мы словно оказались вовлечены в нечто большее, чем мы сами. Тебе наверняка знакомо это чувство: кажется, будто можно ненадолго уйти, потом вернуться – и все будет выглядеть прежним. Люди могут оказаться другими, их истории могут становиться светлее или мрачнее на протяжении медленно тянущихся августа и октября, но все вокруг по-прежнему будет пульсировать привычностью.

Мы стали близкими друг для друга, даже не прикладывая к этому усилий. Это не было похоже на то стремление подружиться, которое я ощущала в четвертом классе, когда стала одеваться в неоновые цвета – кричащие, режущие глаз фломастерные краски. Я думала, что из-за этого популярные девочки захотят сидеть рядом со мной в столовой. Непохоже на колледж, где мне казалось, будто нужно восемнадцать раз поужинать в ресторане с девчонками из моего общежития, прежде чем меня перестанет терзать страх, что они забудут обо мне. Ничего такого. Все просто: «Ты здесь, а значит, ты одна из нас. Ты теперь часть нас».

Так обстоят дела не во всех уголках этого района, но там, где мы жили, было легко почувствовать себя желанными, и я стала скучать по этому чувству. Я привыкла, живя там, что меня воспринимают как должное, и теперь скучаю по тому, как незнакомые люди со мной здоровались. Они просто любили нас. Я не предполагала, что такое возможно, потому что никогда прежде не сталкивалась с подобной любовью. Я едва удерживалась, чтобы не прошептать: «Как вы вообще можете меня любить? Сидеть со мной? Разговаривать? Вы ничего обо мне не знаете. Неужели все действительно может быть так просто?»

* * *

Одна из моих соседок по квартире называла это словом «агапе». Я никогда прежде не слышала этого слова, но у нее оно было любимым и мгновенно очаровало меня. Определение агапе – «любить человека именно таким, каков он есть», а не таким, каким он, как мы надеемся, станет при должном исправлении. Та самая идея, что каждый человек – личность многослойная, так что никак нельзя ограничивать его тем, что ты видишь в нем с первого взгляда. Она основана на предпосылке, что любить человека – значит всегда надеяться на него.

В те первые несколько дней я усердно практиковалась в агапе и быстро влюбилась во все, что нас окружало. Например, в нашу веранду – да, у нас была веранда, настоящая правильная американская веранда, прямо как в мультике «Эй, Арнольд!». И мы сидели на нашей веранде, держа в ладонях чашечки кофе из «Моти». Всего шестьдесят центов – и все равно это был лучший кофе, какой я пила в своей жизни.

«Моти» – так назывался винный погребок через улицу от нашего дома, с рядами настолько узенькими, что они порождали новые формы клаустрофобии. Подходишь прямо к прилавку и просишь у мужчины с седой шевелюрой, который всегда стоит сбоку от кассы, чашку кофе.

– Со сливками и сладкий, пожалуйста.

– Всегда пожалуйста, – улыбается он, исчезает за прилавком и появляется вновь, перегоняя к тебе по столешнице маленькую картонную чашечку, накрытую сверху двумя салфетками. Один глоток. Ты чувствуешь, что «подсела». Ставок больше нет.

* * *

А потом еще был Хуан.

Хуан был вундеркиндом из парикмахерской, расположенной через улицу от нас, буквально дверь в дверь. В его салоне всегда было не протолкнуться, и в течение всего дня люди целыми компаниями сидели снаружи на пластиковых «дачных» стульях. Сразу после окончания уроков в школах я видела на вращающихся креслах детишек, на головенках которых выбривали звездочки и зигзаги. В этом салоне никогда не было свободных мест. И люди там всегда смеялись.

Я увидела Хуана, как только мы впервые въехали в ворота нашего нового дома и начали вытаскивать чемоданы из машины. Он смотрел на меня с неотразимо притягательной улыбкой. Я тут же почувствовала себя дурочкой в фирменной волонтерской футболке, словно заявилась в Бронкс как девчонка в летний лагерь. Мои щеки полыхнули жаром. Я проводила его взглядом, когда он вернулся к своей работе, кивнув мне как бы на прощание. Хоть голова его и была опущена, я чувствовала, что он улыбается.

В первые несколько недель я усаживалась на веранде – стратегически важном наблюдательном пункте, – зарывшись носом в книги, а он стриг людей. Мы пожирали друг друга глазами, как четвероклассники, но дальше этого дело не двигалось. Даже не так: никакого дела вообще не было. Это было ежедневное повторение того, что Джимми Томпсон заставлял меня чувствовать в восьмом классе. Ладошки потеют. Сердце мчится вскачь. Я просто пропадала, стоило увидеть Хуана и его красивую бороду.

* * *

Однажды утром я и одна из моих соседок сидели на веранде на «наших местах». Ее место было в правом углу. Мое – на верхней ступеньке, откуда было видно Хуана.

Один человек отделился от группы мужчин, беседовавших у витрины парикмахерской. Он посмотрел в упор на нас обеих, сунул два пальца в рот и издал пронзительный свист. Резко сдвинул каблуки и отдал честь по всей форме.

– Он что, отдает нам честь? – одними губами шепнула я соседке.

– Ну да, – прошептала она в ответ.

Даже не посмотрев, нет ли машин на нашей улочке с односторонним движением, этот мужчина помчался к нам. Буквально