Если ты меня любишь - [35]

— Брось, мама — гений кулинарии. Она из самых простых продуктов умудряется за полчаса создать шедевр.

— Давай не будем про еду, а то я совершу наглую вылазку к холодильнику.

— Кстати о вылазке. У тебя есть предположения по этому поводу? Да что я спрашиваю, ты уже, наверное, стратегию целую разработал!

— Здесь уж ты точно преувеличиваешь. За меня это, как обычно, будут делать другие, а я буду почивать на лаврах.

Джинни была слегка удивлена его серьезностью, она задумалась на несколько секунд и затем медленно произнесла:

— Мне не нравится, когда ты так говоришь о себе. Я тебя, конечно, не считаю неуверенным или каким‑то безынициативным, но ты еще не достиг положения начальника и не можешь руководить теоретической частью операций. Я это только к примеру сказала.

— Джинни, милая, я знаю, — Гарри ласково взъерошил ей волосы и крепче сжал ее в объятиях. — Не думай, что я в депрессии, просто на сей раз мне достанется только практическая часть, да и то весьма скромных размеров. И это я организовал себе сам.

— Не понимаю.

— Скажем так, я хотел честно поделить разработку стратегии, но меня опередили и захотели все делать сами. И я снова полон неясных видений и предчувствий, похоже, у меня открылся канал внешней связи с Космосом, или что‑то в этом духе.

— Это не так уж смешно, если вспомнить о твоих правдивых снах. Ни у меня, ни у кого другого из нашего окружения нет и не было таких снов, а это может свидетельствовать о наличии у тебя особого дара.

— Скорей уж сверхчувствительности, — равнодушно пожал плечами Гарри. — На экстрасенса–романтика я точно не тяну.

— Ладно, ты не можешь говорить серьезно, давай спать.

— Джинни, это дело достаточно серьезно и без моих усилий по его усложнению. Так что не обессудь: сегодня я настроен шутливо и дружелюбно. Да и если бы это было не так, к тебе бы я ни за что не проявил какой‑то враждебности, ты же знаешь.

— Но так теряется искренность.

— Нет, так достигается гармония.

Джинни ничего не ответила, но Гарри знал, что она с ним не согласна. Он проследил за ее взглядом: он был сосредоточен на ночном мотыльке, пытавшемся пробиться к свету в лампочке. Люстра должна была, по идее, работать от электричества, но мистер Уизли давно приспособил ее питаться магической энергией.

— Мы, люди, так похожи на этих мотыльков, — сказала Джинни. — Избитый образ, но ничего не поделаешь. Вроде бы по жизни мы не раз доказываем, что мы намного умнее этих насекомых, влекомых лишь одним желанием — добраться до огня, а там будь что будет. А на самом деле так много пограничных ситуаций, когда мы внутренне устаем и стремимся лишь к чему‑нибудь яркому, представляющему для нас некую идею, цель существования. И нам все равно, что наше существование ограничено пределом, тем временным отрезком, пока существует стекло между нами и огнем. В этом мы еще нелепее мотыльков: они хоть не понимают, что погибнут, прикоснувшись к пламени, для них нет двери, ведущей к смерти.

Гарри испытал странную боль в груди, словно сердце сжали железные тиски. Он напрягся, ожидая мысленного образа, но видение так и не пришло, оставив его в неведении.

— Ты как? — Джинни приподнялась и коснулась рукой его лба. — Мне показалось, ты…

— Все хорошо, — Гарри поцеловал ее в губы и привлек к себе. — На сегодня все хорошо, и мы можем какое‑то время побыть мотыльками, стремящимися к огню любви.

— Я плохо на тебя влияю, — улыбнулась Джинни, наклоняясь к нему.

— Как утро?

— Совсем паршиво. А у тебя?

— Все замечательно. Неужели вы успели повздорить?

— С ней сейчас невозможно повздорить: она хватается за книгу всякий раз, когда я заканчиваю первую реплику.

Рон гневно шагал по мостовой, словно пытаясь втоптать каждый булыжник в землю еще на полметра. Солнце угрюмо освещало сквер и офисные здания в центре и, казалось, вопрошало мир, зачем он вообще свалился на его голову. Гарри старался не пропускать настроение светила в собственную душу и, прилагая усилия, чтобы не рассмеяться, искоса поглядывал на друга:

— Она сама ответственность. Возможно, так она пыталась не поссориться с тобой. Ты же знаешь, из‑за этих проверок она на взводе.

— А я нет? — вскинулся Рон. — Пришел, понимаешь ли, обрадовался, что она гостит у нас, думал провести с ней время… А она мне про поперечное сечение речных русалок! А потом — про болезнь Бианка в лесах Амазонки! Не знаю, кто такой Бианк, но неужели она поедет в Южную Америку? Нет, ты‑то чего ржешь?

— Извини, — пробормотал Гарри, трясясь от беззвучного смеха. — Просто Гермиона в своем репертуаре.

— Я ей покажу репертуар! Свадьбу она будет справлять в долине Амазонки под тропическим дождем с местным аборигеном, я это даже лично оплачу!

— Не горячись! Она такой же человек, как и ты, только разряжается по–другому.

— Да пошел ты, друг называется! — Рон окончательно обиделся и не раскрывал рта до самого кабинета Вестерса, так что под конец Гарри даже начал испытывать легкие угрызения совести.

Глава знаменитого отдела встретил их с такой миной, что у Гарри даже подкосились ноги. Однако он не позволил себе строить никаких предположений, чтобы не расшатывать нервы, и прошествовал в кабинет, где весь отряд Охотников уже был в сборе. Ермон выделялся среди прочих не столько своей внешностью, сколько нетерпеливым и раздраженным видом. Гарри только успел заметить, что на столе лежит какой‑то сверток из плотной бумаги, и что ему пришлось отвечать на вопросы начальника.