Если спросишь, где я - [54]

Она поставила перед ним тарелку с беконом, яичницей и вафлей. Поставила тарелку для себя.

— Готово.

— Выглядит здорово, — сказал он. Намазал вафлю маслом и полил сиропом. Но только начал резать, опрокинул тарелку себе на колени.

— Нет, ну надо же! — он выскочил из-за стола.

Девушка взглянула на него, увидела выражение его лица. И засмеялась.

— Ты бы видел себя сейчас, — пробормотала она сквозь смех.

Он посмотрел на свою измазанную сиропом нижнюю рубашку, на кусочки вафли, бекона и яичницы, прилипшие к сиропу, — и тоже засмеялся.

— Я умирал с голоду, — он сокрушенно покачал головой.

— Умирал, — отозвалась она со смехом.

Он отлепил от себя рубашку, снял ее и бросил под дверь ванной. Потом раскрыл объятия, и девушка прильнула к нему.

— Давай больше не будем ругаться, — сказала она. — Незачем, правда?

— Это точно, — ответил он.

— Больше не будем ругаться, — повторила она.

Парень ответил:

— Не будем, — и поцеловал ее.

Он встает и снова наполняет бокалы.

— Вот, — говорит он. — Собственно, это вся история. Ну да, ничего особенного.

— Неправда, — возражает она. — Мне было очень даже интересно, если хочешь знать. И что? То есть что было дальше?

Он пожимает плечами и отходит с бокалом к окну. Стемнело, но снег все идет.

— Все меняется, — говорит он. — Не знаю, как именно это происходит. Но все меняется, независимо от того, замечаешь ли ты это, хочешь ты этого или нет.

— Да, — соглашается она, — все так, только…

И не заканчивает фразу.

Больше она об этом не заговаривает. Он смотрит на ее отражение в окне и видит, как она разглядывает свои ногти. Потом поднимает голову. Весело осведомляется, собирается он, в конце концов, показывать ей город, или нет.

Он говорит:

— Обувайся и пойдем.

Но сам продолжает стоять у окна, вспоминая ту жизнь. Они смеялись. Прижались друг к другу и смеялись до слез, а все остальное — холод, и то, куда он должен был уйти в этом холоде, — их не касалось, по крайней мере, в тот момент.

И третья вещь, которая доконала моего отца (Перевод В. Михайлина)

Я расскажу вам, что доконало моего отца. Третьим был Пень, в смысле, что он умер. Первым номером шел Перл-Харбор. А вторым — переезд на ферму деда, возле Веначи. Вот там-то отец и завершил свой жизненный путь, если, конечно, не принимать в расчет, что вероятнее всего завершился он еще раньше.

В смерти Пня отец винил жену Пня. Потом он винил рыбу. И, в конце концов, стал винить самого себя — потому что именно он и показал Пню объявление на задней странице «Поля и ручья», где речь шла о доставке живого черного окуня в любую точку Соединенных Штатов.

Вести себя странно Пень начал после того, как обзавелся рыбой. Рыба целиком и полностью изменила его индивидуальность. Так говорил отец.

Я до сих пор понятия не имею, как по-настоящему звали Пня. Может, кто когда и слышал его имя, я — нет. Сколько помню, его всегда звали Пнем, да и сейчас он для меня просто Пень. Он был маленький такой, морщинистый и лысый человечек, хотя руки и ноги у этого коротышки были сильными на удивление. Когда он улыбался, что случалось нечасто, то губы у него разъезжались, открывая коричневые ломаные зубы. И вид у него делался очень себе на уме. Когда ты с ним говорил, его водянистые глазки неотрывно следили за твоим ртом, — а если не говорил, отыскивали на твоем теле что-нибудь примечательное и вцеплялись в эту точку.

Не уверен, что он и в самом деле был глухим. По крайней мере, не настолько, насколько хотел таковым казаться. Но вот чего он не умел, так это говорить. Это уж точно.

Глухой — не глухой, но еще с двадцатых годов Пень трудился на лесопилке разнорабочим. В «Каскейд-Ламбер-Компани», в Якиме, штат Вашингтон. В те годы, когда я его знал, Пень работал уборщиком. И за все эти годы я ни разу не видел на нем какой-то другой одежды. В смысле, кроме фетровой шляпы, рубашки цвета хаки и джинсовой куртки поверх рабочего комбинезона. С рулонами туалетной бумаги в верхних карманах, поскольку прибирать в туалетах и следить за тем, чтобы там всего хватало, тоже полагалось ему. И по вечерам ему приходилось приглядывать, чтобы рабочие после смены не утащили рулон-другой в коробках из-под ланча.

Пень всегда носил с собой фонарик, хотя работал в день. А еще он носил с собой гаечные ключи, пассатижи, отвертки, изоленту, то есть все, что обычно имеют при себе слесари-наладчики. Вот из-за этого над ним все и издевались, за то, что он постоянно с собой все таскает. Карл Лоуи, Тед Слейд, Джонни Уэйт — самые были шутники, из тех, кто издевался над Пнем. Только Пень на все это не обращал внимания. Я думаю, просто привык.

Отец над Пнем никогда не издевался. Насколько мне известно. Отец был крупный мужчина, стриженный ежиком, с двойным подбородком, мощными плечами и нормальным таким пузом. Пень все время на это пузо пялился. Приходил в опиловочную, где работал отец, садился на табурет и пялился на отцово пузо, пока тот управлялся с большими полировальными кругами на пилораме.

Дом у Пня был не хуже, чем у прочих.

Это была крытая толем постройка у реки, в пяти или шести милях от города. Еще полумилей дальше, за выгоном, был заброшенный гравийный карьер, который власти штата вырыли, когда решили замостить окрестные дороги. Там были три довольно большие ямы, и со временем они заполнились водой. А потом понемногу эти три пруда слились и получился один.